Нравственное воспитание: поиски новых подходов

Вопросы нравственного воспитания человека чрезвычайно актуальны практически в любой аудитории. Интерес к этой проблематике растет, поскольку стало очевидно, что мы не сможем решить никаких проблем, стоящих сегодня перед нашим обществом, если не будем заботиться и о его нравственном возрождении.

На что мы можем здесь рассчитывать? Сколько времени продлится нравственный ренессанс? Есть ли этому процессу какие-либо исторические аналогии? Отвечая на эти вопросы, нельзя не задуматься и над тем, в какой мере наша этическая теория в целом и теория нравственного воспитания в частности ответственны за те деструктурные процессы, которые происходили в нравах нашего общества.

Проблемы нравственного воспитания долгое время решались на уровне эмпирическом с заимствованием различных идей и методов из смежных с этикой областей знания. Такое рыхлое состояние теории нравственного воспитания органически вписывалось в реальные процессы в нашем обществе, справедливо названные процессами разложения.

Сегодня предстоит разобраться во многих подчас основополагающих положениях теории нравственного воспитания. Проблемы, стоящие в этой области перед этикой, довольно сложны. Поэтому не случайно они вызывают многочисленные обсуждения, дискуссии, нередко достаточно острые.

На страницах брошюры читатели познакомятся с материалами "круглого стола", состоявшегося в январе 1989 года в Институте философии АН СССР.

В "круглом столе" приняли участие доктор философских наук, профессор, заведующий сектором этики Института философии АН СССР А. А. Гусейнов; доктор философских наук, ведущий научный сотрудник Института философии АН СССР О. Н. Крутова; доктор философских наук, ведущий научный сотрудник Института философии АН СССР Л. В. Коновалова; доктор философских наук, профессор кафедры философии Московского полиграфического института К. А. Шварцман; доктор философских наук, ведущий научный сотрудник Института философии АН СССР Н. А. Головко; кандидат философских наук, заведующий отделом НИЦ ВКШ при ЦК ВЛКСМ А. И. Шендрик; кандидат философских наук, научный сотрудник Института философии АН СССР Э. Б. Гудилина; кандидат философских наук, старший научный сотрудник Института философии АН СССР Р. В. Петропавловский; кандидат философских наук, старший научный сотрудник Института философии АН СССР Р. Г. Апресян; кандидат психологических наук, старший научный сотрудник Всесоюзного центра изучения общественного мнения А. В. Толстых; профессор нравственного богословия Духовной академии, архимандрит П. П. Игумнов; кандидат философских наук, научный сотрудник Института философии АН СССР С. А. Лощакова.

А. И. Шендрик. Я бы хотел начать с того, что мы сейчас находимся в состоянии достаточно жестокого и глубокого нравственного кризиса. Какие-то пути выхода из этого состояния начали намечаться только в последние полтора-два года. О том, что нравственная ситуация действительно сложна, кроме всего прочего, свидетельствует целый ряд объективных данных, т. е. то, что мы называем моральной статистикой, которая в какой-то мере стала нам доступна только в 1988-1989 гг.

В стране совершается свыше 80 тыс. самоубийств в год, 300 тыс. детей находятся в домах ребенка и в детских домах, причем 95 тыс. из них имеют одного или обоих родителей, распадается каждый второй из вновь заключенных браков, грабежи и преступления против личности составляют 48% общего числа преступлений, число наркоманов только по официальным данным свыше 130 тыс., в крупных городах насчитывается более 120 тыс. проституток, на официальном учете стоят 4,5 млн. алкоголиков, и их количество не меняется на протяжении последних 10 лет... По данным социологического опроса, 89% молодых людей считают, что наши нормы нравственности необходимо ужесточить, 95% выступают за сохранение смертной казни, считая ее необходимым инструментом регуляции поведения человека. Все это свидетельствует об одном: о действительно глубоком нравственном нездоровье нашего общества.

Мне кажется, что значительная доля вины за эту сложную нравственную ситуацию ложится на ученых, выработавших совершенно превратное, искаженное представление о содержании нравственного воспитания. Я думаю, что мы находимся в плену одного из тех идеологических мифов, которые мы сами создавали в течение долгих лет и с которыми пока еще не собираемся расставаться.

Этот миф состоит в следующем: цель нравственного воспитания, как об этом было объявлено еще на XXV съезде КПСС, состоит прежде всего в том, чтобы воспитывать активную личность. Необходимость воспитания активной жизненной позиции личности, обладающей пониманием общественного долга и подчиняющей всю свою сознательную деятельность реализации своего долга перед обществом, присутствует практически во всех трудах по проблемам нравственного воспитания, которые публиковались и пока еще, к сожалению, публикуются у нас в стране.

Но зададимся вопросами, является ли это целью нравственного воспитания, не совершили ли мы здесь подмену основного тезиса по определенным конъюнктурным или идеологическим соображениям? Думается, что на эти вопросы необходимо дать только положительный ответ. Это не цель нравственного воспитания, и мы совершили подмену. Почему? Приведу несколько аргументов, подтверждающих мои соображения, хотя они и расходятся с общепринятыми.

Во-первых, в основе критикуемых мной представлений о цели нравственного воспитания лежит, по сути дела, модифицированный кантовский императив: долг как нечто внешнее, что заставляет человека поступать в соответствии с определенными нравственными принципами. На мой взгляд, мы здесь попадаем в логическую ловушку, поскольку категорию совести - основного регулятора нравственного поведения личности, выводим за пределы теоретической конструкции, кроме того, мы создаем предпосылку для нравственной неоднозначности. Это становится понятным, если рассмотреть понятие "общественный долг". В различные исторические эпохи представления о том, что есть общественный долг и в чем его суть, весьма различны, поэтому данное понятие неизбежно идеологизировано.

За примером можно обратиться к нашей недавней истории, когда морально оправданным общественным долгом считалось разоблачение и осуждение "врагов народа".

Во-вторых, методологическая позиция, из которой мы исходим при анализе сути и цели нравственного воспитания, на мой взгляд, порочна. Ведь очевидно, что активизм (я намеренно употребляю это слово) не равен активности, потому что активизм может как обладать позитивным нравственным значением, так и преследовать цели, которые отнюдь не ведут к совершенствованию и гуманизации человеческих отношений.

Более того, активизм с негативным знаком может быть равен противоправному поведению. Сплошь и рядом встречаются такие ситуации, когда активизм, направленный на реализацию тех целей, которые выдвигаются в качестве идеологических приоритетов, в конечном счете оборачивается своей аморальной стороной. В качестве примера можно привести поведение героя известного кинофильма "Плюмбум, или Опасная игра". Хотя цели, которые он преследует, общественно значимы, вряд ли его поведение можно назвать моральным.

В-третьих, апологеты тезиса об активной жизненной позиции личности весьма основательно вульгаризировали известное ленинское положение, сформулированное им в речи на III съезде комсомола. Основной акцент был сделан на первой половине фразы, где речь идет о том, что в основе коммунистической нравственности лежит борьба за завершение и развитие коммунизма. На мой взгляд, до тех пор пока мы не поймем из всего контекста ленинских работ, какой смысл вложен в понятие "коммунизм", мы будем оставаться на позициях явного вульгаризаторства. Речь, прозвучавшая в начале 20-х годов, полностью отражает установки Манифеста Коммунистической партии и Марксово понимание коммунизма как общества свободных, равных, суверенных личностей, которые должны реализовывать свою человеческую сущность в оптимальных объективных обстоятельствах.

Перенос деятельностных элементов в центр концепции нравственного воспитания резко сдвинул представления о его сути. Думается, что данная вульгаризованная трактовка привела к достаточно серьезным просчетам системы нравственного воспитания.

В-четвертых, провозглашение модели, на которую мы должны ориентироваться в процессе нравственного воспитания в качестве нормативной, представляется мне весьма сомнительным. И прежде всего потому, что этот нравственный образец представляет собой не что иное, как философскую абстракцию, а достижение абстрактного образца практически невозможно - это подтверждает сплошь и рядом реальная жизнь.

Более того, ориентация на данную нормативную модель в конечном счете ведет к нивелировке личности, ибо для того чтобы достичь какого-то определенного образца, необходимо отсечь все те индивидуализированные признаки, которые присутствуют у каждого человека как субъекта нравственной деятельности.

И наконец, приняв в качестве руководства к действию эту нормативную модель, мы ставим под сомнение сохранение в будущем нравственной регуляции в обществе. Если мы в конце концов практически осуществим какую-то определенную нравственную модель, то это означает, что тот основной механизм, который согласно этой теории должен регулировать наши отношения в перспективе, должен будет исчезнуть, поскольку мы все станем нравственными личностями и необходимость в нравственной регуляции исчезнет.

Все это приводит меня к выводу: существующая концепция нравственного воспитания и та нормативная модель, которая положена в ее основу, вряд ли могут считаться правильными.

С. А. Лощакова. Если целью нравственного воспитания не является формирование активной жизненной позиции личности как нормативной модели, то какова же, на ваш взгляд, эта цель?

А. И. Шендрик. Мне думается, мы должны исходить из того, что нравственное воспитание играет особую, специфическую роль. Основное его значение состоит в том, чтобы формировать духовность личности.

В нашей философской литературе существуют различные тенденции в интерпретации понятия "духовность". Одна из них - тенденция эстетизации. Эстетизм - сведение духовного в человеке исключительно к овладению определенной суммой эстетических ценностей, выработке определенных эстетических оценок, пониманию прекрасного и т. д. На этой позиции стоят достаточно широкие круги не только

ученых, но и практиков, что подтвердил последний съезд учителей, где эта тенденция проявилась в полной мере.

Другая тенденция, которая сейчас стала набирать силу, - это тенденция к духовной сциентизации. Она достаточно ярко проявляется прежде всего в кругах научно-технической интеллигенции, которая считает, что духовная развитость личности адекватна высокому интеллекту, владению определенной суммой знаний и т. д.

Действительно, смысл духовного в ряде случаев заключается именно в этом. Однако если мы будем исходить из Марксова понимания личности человека, то мне кажется, здесь главенствующим тезисом о сути духовного является известный его тезис о том, что человек в отличие от животного выходит за пределы своей субъективности и в этом процессе устанавливает ту социальную связь, которая соединяет его со всем человеческим родом.

Понимание своей нерасторжимой связи с другими субъектами, уяснение того, что мы являемся представителями рода человеческого, как раз и является той основой, на которой формируется представление о духовном совершенствовании личности.

Такова, на мой взгляд, цель нравственного воспитания.

Понимание цели нравственного воспитания заставляет нас переосмысливать роль и значение нравственного воспитания и системе коммунистического воспитания вообще. Существующий в настоящее время подход, при котором главные усилия всех наших воспитательных институтов, всей нашей общественной системы направлены на воспитание личности с определенными идеологическими установками, в конечном счете приводит к идеологизированию самого процесса нравственного воспитания и к тем рецидивам бездуховности, с которыми мы постоянно сталкиваемся.

Р. В. Петропавловский. А что вы понимаете под идеологизацией воспитания?

А. И. Шендрик. Если исходить из положения, сформулированного Н. Б. Биккениным, которое признается значительной частью наших ученых, то идеология - это совокупность идей, которые вырабатываются на теоретическом уровне сознания и определяют его сущность. Когда я говорю об идеологизации, то прежде всего имею в виду, что идеология напрямую связана с политикой. Политические идеи и концепции занимают далеко не последнее место в структуре любой идеологии. Более того, как мне представляется, они играют доминирующую роль. Поэтому, когда я говорю об идеологизации сферы нравственности, я имею в виду то, что произошла политизация наших ценностей.

Р. В. Петропавловский. В таком случае, может быть, резонно ставить вопрос и о деполитизации? Ведь общественная польза от реализации каких-то определенных политических целей и задач долгое время провозглашалась в виде общественного нравственного долга вне зависимости от того, как это соотносится с нравственностью. В этой связи я бы хотел спросить о ваших более конкретных представлениях о духовности.

А. И. Шендрик. Я думаю, суть духовности заключается в том, что человек устанавливает связь с другими людьми, осознает значимость другого субъекта как равного себе. Здесь возникает проблема соотношения классовых и общечеловеческих ценностей. Может быть, это можно назвать рецидивом либерализма, но мне кажется, что даже к нашим идеологическим врагам мы должны подходить с гуманистических позиций. И тезис, когда-то выдвинутый М. Горьким, - если враг не сдается, его уничтожают, - с моей точки зрения, несет в себе достаточно существенный заряд аморальности. Независимо от того, на каких идеологических позициях находится человек, мы должны относиться к нему как к определенному субъекту, обладающему собственной волей, автономностью, суверенностью, индивидуальностью. Это вовсе не означает, что мы должны становиться на позиции всепрощенчества. Здесь, кстати, мне думается, наши позиции должны все-таки отличаться от позиций, которые нам предлагает религиозная идеология. Но это тоже чрезвычайно сложная проблема. И еще - мне кажется, что в процессе нравственного воспитания в принципе не может быть субъекта, потому что нравственность - это та сфера, в которой каждый из нас воспитывает всех и все воспитывают каждого.

Н. А. Головко. У меня есть некоторые замечания к А. И. Шендрику. Прежде всего они касаются цели нравственного воспитания. Я согласна с ним, что у нас произошла подмена цели нравственного воспитания, но не согласна с тем, что мы ориентировались только на воспитание общественного долга, на воспитание активной жизненной позиции и т. д.

Может быть, мы абсолютизировали эти аспекты воспитания, но я считаю, что от них мы не должны отказываться. Та цель воспитания, которая ставилась в наших теориях общественного долга, активной жизненной позиции, - ото величины переменные, которые всегда, во всякую эпоху наполняются конкретным содержанием. Но цель нравственного воспитания - главная цель, а это соподчиненные моменты. Я считаю, что цель состоит в том, чтобы воспитать в человеке человечность, гуманность, еще мы говорим - нравственность. Мне, например, больше импонирует тезис Канта, который ставил вопрос о воспитании человечности и гуманности, воспитании нравственного закона в душе каждого человека - это нравственный императив. Главная цель - именно в воспитании духовных ценностей. И в этом состоит задача философского подхода к воспитанию - в раскрытии сути нравственного воспитания, нравственности, гуманности и человечности. Иными словами, задача философии состоит в том, чтобы ответить па вопрос: ка к создать атмосферу нравственности?

Второе замечание касается идеала. В чем состоит нравственный идеал? Он всегда связан со смыслом жизни, с гуманизмом. Идеал не должен выглядеть как некий абсолют, исключать всякую внутреннюю противоречивость. В таком подходе - наша глубочайшая ошибка, потому идеалы не всегда воспринимаются молодежью. И в конце концов мы начинаем задавать вопросы: почему наша молодежь не воспринимает идеалы, смеется над ними, почему они для молодежи - пустой звук? Да все потому, что идеалы в нашем описании - недостижимый мираж. Я считаю, что задача философии и состоит в том, чтобы обосновать реальный идеал.

И наконец, я не согласна с тем, что мы ориентировались на нормативную личность, - а это плохо. Мораль ведь не исключает нормативности. Она предполагает момент должного. Значит, уже само собой разумеется, что есть какие- то нормативные моменты. Это не значит, что норма ограничивает творчество личности, не позволяет осуществлять свободный выбор.

Нормативность - это уже что-то спроектированное, т. е. это результат духовного производства, некий ориентир для личности.

Р. Г. Апресян. На мой взгляд, прежде чем говорить о задачах этики в осмыслении проблем воспитания, необходимо выяснить все, что связано с определением, обоснованием идеала. Без уяснения того, каков нравственный идеал, который мы принимаем как сокровенный, подлинный идеал, все разговоры о нравственном воспитании будут пустыми, выхолощенными. Конечно, учитывая советские философско-этические и идеологические традиции, осознание приоритетного значения нравственных задач по сравнению с задачами общесоциальными - это уже большой шаг. Но прежде чем подводить социальные цели под цели нравственные, все же надо определить, что же такое нравственность.

Я понимаю всю щекотливость такой постановки вопроса. С одной стороны, в нашей официальной идеологии долгие годы только и говорилось, что об идеале и высших принципах. С другой стороны, жизнь показывает, что значительной частью советских людей идеалы утрачены. Официальные ценности оказались девальвированными, авторитеты сомнительными, то, что еще совсем недавно было предметом самодовольства, превратилось в прах.

Поэтому я в общем согласен с Л. И. Шендриком относительно необходимости деидеологизации и деполитизации наших представлений о нравственности, целях и задачах нравственного воспитания. Однако мне кажется, что эти термины не совсем удачны. Следует говорить о деэтатизации (хотя это тоже неуклюже по-русски звучит), т. е. об отделении моральной философии, нравственного воспитания от государства, а уж тем более от политической идеологии. Говоря о государстве, я имею в виду власти вообще: государственные, партийные, советские, т. е. речь идет, по определению Г. Х. Попова, об административной системе. Наши этика, теория воспитания должны быть очищены от конъюнктурной шелухи.

Я считаю, что уяснение идеала - это именно философская, этическая, а не идеологическая задача: мол, давайте посмотрим, каковы задачи по перестройке, какие цели мы ставим перед политикой и пропагандой, какая личность нам нужна, - и сконструируем соответствующий идеал. Более лживой процедуры и представить себе нельзя. Я бы так сказал, что "вырабатывать" здесь, собственно говоря, нечего. Этот идеал есть, он всегда был. Если с открытыми глазами смотреть на вещи, то будет ясно, что моральный идеал всегда, во все времена, во все эпохи - один и тот же, если (тут надо оговориться) он есть.

Недавно в одном московском техническом вузе среди студентов был проведен мини-опрос о том, что такое добрый человек. Реципиентами были студенты-второкурсники, с жестко техницистскими, технократическими ориентациями. Знакомясь с результатами опроса, я поразился, насколько топко эти "технари" смогли проследить, точнее, интуитивно выявить все моменты, касающиеся этого сложного для этики вопроса. А ведь профессиональные интересы этих студентов далеки от того круга проблем, которым занимаемся мы, ученые-этики. И я думаю, что для нас, людей, взращенных на огрубленных идеологических толкованиях, претендующих па универсальное пионерство, на вездесущее первооткрывательство, - это знаменательный факт. Но задумаемся: такие факты не новость для этики. Известно, что еще Сократ единственную свою заслугу видел лишь в майевтике^*. И Вл. С. Соловьев, размышляя о задачах нравственной философии, отмечал, что она только рационализирует то, что уже есть в самой нравственности. Иными словами, я имею в виду, что никакой идеал специально вырабатывать не надо, да это и нельзя сделать без лжи. Ключевая идея морали, к чему сводится все ее позитивное содержание, заключается в том, что идеал, который провоцируется самим появлением и развитием цивилизации, покоящейся на экономическом обособлении индивидов и групп, превращении их в носителей взаимно отчужденных материальных, а затем и социальных, и политических интересов, - этот идеал выражается в требовании, или заповеди единства между людьми, равенства и человечности.

¹ (Майевтика - повивальное искусство, с которым Сократ сравнивал свой метод философствования, заключается в том, чтобы в беседе побудить других самим находить истину.)

Другое дело, что каждый социальный субъект, преследуя свой обособленный интерес, воспринимает этот идеал сообразно своему интересу, а потому с большей или меньшей полнотой выражает этот идеал. Последнее зависит и от места этого субъекта в историческом развитии, и от перспективности его социально-исторических интересов. Но суть-то от этого не меняется. Такое понимание морали, ее пафоса, соотношения в ней общечеловеческого и классового, исторически преходящего, ситуативного позволяет уяснить и критерий морали, с помощью которого можно отделить действительно нравственные системы идеологии, т. е. те, которые ориентируются на утверждение социальной гармонии и человеческого единства, от таких систем, которые лишь прикрываются нравственной терминологией и лозунгами.

Л. В. Коновалова. Да, классики марксизма специально не занимались системой нравственного воспитания. На что же мы должны опираться сегодня, разрабатывая концепцию нравственного воспитания? И здесь нельзя забывать, что история этики насчитывает несколько тысячелетий. Думаю, не надо сбрасывать со счетов и религию, в частности христианскую мораль.

Р. Г. Апресян. Действительно, впервые вышеуказанное понимание идеала мы находим в космополитических учениях античности. В развернутом и последовательном виде - в христианском учении о любви. В этом-то и была для нас вся беда. В ретивой и суетно-воинствующей борьбе с религиозностью (а по существу - с определенными типами религиозности и за насаждение иной религиозности, которую я бы условно назвал соцэтатизмом - религиозности, обожествлявшей компартию, соцгосударство и их вождя - "отца народов") вместе с христианской догматикой была выплеснута и фундаментальная нравственная идея - идея братского единения людей во имя расцвета духа. Однако ратовать за возвращение религии оснований нет. Негоже в философском рассуждении путать разные вещи. Несомненно, у религии и церкви есть свои уникальные функции в обществе. Возможно, церковь выработала по-своему удачный механизм претворения в жизнь этой фундаментальной идеи. Но идеал единства и человечности, схваченный в заповеди любви, не является ни религиозным, ни христианским - он именно этический.

Этический смысл христианской заповеди как раз заключается в том, что любовь к ближнему и сострадание должны быть осенены высшей нравственной идеей, т. е. идеалом. Иначе не избежать в любви эстетизма, перипетий симпатий-антипатий. Эта заповедь повелевает относиться к другому - каким бы он ни был с моральной точки зрения - как к равному себе, в отношении к другому способствовать его возвышению, личностному совершенствованию. А это и есть высшее благо. Такое отношение к другому и есть человечность. Условием и результатом такого отношения является единение, братство. Но возникает вопрос: каким образом возможно братство людей, чье социальное бытие опосредовано материальной, экономической обособленностью? Религии отвечали: единение и братство в боге. Это, конечно, было исключительной находкой, можно сказать, одним из величайших открытий человечества. И я думаю, смысл этого открытия нам сегодня не всегда вполне понятен. Вместе с тем я не уверен, что в народном сознании идея бога не была вульгаризирована: точно так же, как в нашем сознании идея коммунизма была сведена лишь к "светлому будущему", ради которого и надо жить, терпеть лишения, жертвовать собой, подчиняться кому-то, кто это "светлое будущее" знает лучше всех нас, и т. д. Иными словами, идеал не должен идолизироваться, догматизироваться, авторитаризироваться или становиться неким эзотерическим (внутренним, тайным, известным только избранным) предметом. Идеал открыт каждому для понимания, трактовки и обоснования.

С этим последним связан очень важный вопрос о плюрализме воспитательных программ. До последнего времени наша литература привычно констатировала, что чуть ли не единственным субъектом воспитания является компартия. Нередко и сейчас в модернизированном виде данный тезис проводится в пропаганде. В этом нельзя не видеть цепкую хватку старого мышления. В том-то и дело, что реальная воспитательная практика должна быть вариативной, в ней должны реализовываться различные воспитательные программы и методики. И все это должно быть предметом обсуждения, а значит - оценки. Что же является критерием оценки? Именно идеал.

Мне кажется, будь моральный идеал вплетен в общественное сознание, в общественное мнение, мы могли бы избежать и тех острых конфликтов, которые буквально потрясли наше общество в последний год. Я имею в виду в первую очередь национальные конфликты. Это не значит, что можно было бы раз и навсегда преодолеть межэтнические противоречия, за которыми в конечном счете таятся противоречия социальные, экономические, политические, культурные. Но при решении конфликтов, в которых сталкиваются разнообразные интересы и программы, необходима некоторая общая платформа, некий общий стандарт.

А какие аргументы приводятся в отношении, например, необходимости укреплять семью? Основные доводы пропаганды здесь нередко обосновываются прежде всего необходимостью повышения производительности общественного труда. Эти же доводы используются зачастую и тогда, когда речь идет о борьбе с пьянством и алкоголизмом. Но ведь самое главное здесь - это понимание глубокой связи благополучия семьи, причем семьи пусть и нуклеарной, но связанной с родственными семьями старших (дедушек и бабушек), с нравственным здоровьем общества. Сколько бы мы ни радели о системе общественного воспитания, действительная основа нравственности закладывается в семье, и из этого в первую очередь надо исходить в выработке политики, которую проводит в отношении семьи государство.

Итак, на мой взгляд, этика воспитания - это аксиологическое (ценностное) обоснование воспитания с позиций морального идеала. Проблемы же методов, способов и форм воспитания, т. е. внедрения идеала, соответствующих идеальных и нравственных установок, входят в компетенцию педагогики, т. е. практики воспитания.

А. В. Толстых. Мне хотелось бы поделиться некоторыми соображениями по поводу проблемы, которой Р. Г. Апресян лишь слегка коснулся. Это проблема "отцов и детей", связи поколений.

В одной телепередаче, посвященной фильмам разных лет, схлестнулись в споре маститые кинематографисты, критики и совсем юные наши сограждане. Последние почем зря честили взрослую публику за давнюю любовь к кинофильмам типа "Кубанских казаков", т. е. фильмам неприкрыто "лакировочным", максимально отстоящим от реальностей послевоенной жизни. Причем молодежь черпала резоны явно не из учебников истории, а из текущей периодики.

В ответ на предложение определить тот круг нравственных ценностей, с позиций которого ребята бичевали своих "отцов" за отсутствие социальной зоркости, прозвучала решительная формула: "Мы не знаем, к чему идем, но мы точно знаем, от чего мы идем".

Припять этот нигилистический вызов нельзя не только из-за его максималистского характера. Не дает такой возложенности и неоправданное самомнение второй части формулы: увы, нынешние дети не очень-то хорошо представляют, "от чего они идут". И дело не только в том, что знания молодежи об истории своей страны весьма фрагментарны и приблизительны. С этим можно бороться, и уже борется современная публицистика, передовые общественные деятели и историки.

То время, в которое жили и работали, любили и строили, сражались и умирали отцы - а среди них все-таки были те, кто расстреливал, и те, кого расстреливали, - слишком слабо представлено в сознании подрастающего поколения. Помимо правды истории - достоверных и истинных знаний о прошедшем времени, нам очень нужна еще и правда жизни - столь же достоверное и истинное знание о том, как жили люди в то время, какими чувствами были наполнены их дни, как был устроен быт, какие цели ставили, какие моральные ценности определяли их поступки. Короче, для того чтобы понять людей, в то время живших, необходима нравственно-психологическая картина "того времени". Без такого понимания нравственный диалог между поколениями столь же невозможен, как и без знания "отцами" особенностей психологии нынешнего поколения молодых людей. Ведь диалог это не цепь взаимных обвинений, основанных, как правило, на не очень хорошем знании и понимании друг друга.

Лучшие современные кинофильмы и книги уже сделали первый шаг в изображении реальностей жизни 30-60-х годов. Отрадно узнавать, что молодежь неравнодушна к "Покаянию" Тенгиза Абуладзе и "Детям Арбата" Анатолия Рыбакова, с интересом впитывает документы истории, предоставляемые телевидением, кинематографом, публицистикой. Думается, что чисто нигилистическое отношение к "тем временам", вполне оправданный и объяснимый ужас перед трагическими событиями истории, дополнится вдумчивым отношением к историческому прошлому страны и мыслям о се будущем, позицией, в которой чистое противопоставление праведного и неправедного, святого и ложного, "нашего" и "ненашего" заменится диалектическим взглядом на жизнь. И "отцы" предстанут в сознании молодых людей не как объект идеализации или безудержных восторгов и не как "обвиняемые", ответственные за прошлые ошибки, а как сотрудники и друзья в общем деле построения новой жизни, перестройки отживших общественных форм.

К. А. Шварцман. Здесь совершенно справедливо говорилось о той тяжелейшей нравственной ситуации, в которой оказалось наше общество. Мы, естественно, обеспокоены этой ситуацией и ищем пути ее изменения. Поэтому и обращаемся к нравственному воспитанию, стремимся его переосмыслить, придать ему научный и действенный характер. При этом, конечно, отдаем себе отчет, что сложившаяся система воспитания является отражением состояния нашего общества, тех деформаций, которые в нем проявились.

Но я задаюсь вопросом: если бы всего этого не произошло, если бы мы не столкнулись с падением нравственного потенциала нашего общества, нужно ли было бы ставить вопрос о воспитании, о необходимости его переосмысления, коренного улучшения? Ведь мы не можем отрицать наличия генетических задатков для нравственного поведения, иначе не было бы людей, которые независимо от своего уровня развития, представлений о нравственности действуют в соответствии с нравственными нормами. Мы также знаем, что многие люди полагаются в своем поведении на традиции, обычаи, в том числе и национальные. Может быть, этого достаточно, чтобы надеяться на обновление нравственных основ нашего общества?

П. П. Игумнов. Мне это представляется так.

Первое послереволюционное время. Много кристально чистых людей, вдохновленных революционными идеалами. Однако это вдохновение мы не должны приписывать революции. Ясно, что это люди, которые воспитывались еще прошлым наследием. У них существовали понятия чести, благородства, достоинства, и эти идеалы они претворяли в жизнь, вдохновляясь революционными переменами, которые были в стране.

Ту ситуацию, которая сложилась в стране во время культа личности в нравственном плане, мы оцениваем в целом негативно. И действительно, во многих отношениях нравственные понятия оказались, я бы сказал, упрощенными. Это было стремление или к власти, или к покорности, или к предательству, т. е. стремление выжить любым способом. Существовал биологический инстинкт в человеке, то, что совершенно противоречит нравственным понятиям чести, самопожертвования и др.

Великая Отечественная война - совершенно особый период, который, может быть, не имеет аналогов в истории. Люди проявляли массовый героизм, патриотизм. А теперь для многих, особенно для молодежи, это непонятно. Сегодняшняя молодежь, по-моему, имеет какие-то совершенно другие установки, устремления. И если говорить о современном обществе, то в первую очередь нужно обратить внимание на молодежь.

Реплика с места. А может быть, дело в экстремальной ситуации? Ведь в Афганистане эта молодежь точно так же шла на жертвы, отдавала руки, ноги, жизни наконец.

П. П. Игумнов. Да, может быть в экстремальных условиях в человеке пробуждаются лучшие чувства, лучшие идеалы. Это возможно. Я имею в виду другое: наш век является веком определенной нравственной распущенности.

К. А. Шварцман. На мой взгляд, даже если бы нравственные традиции не подвергались деформации, не были преданы забвению многие традиции и обычаи, которые играют положительную роль в нравственном развитии человека, все же это еще недостаточные основания для выбора человеком своих поступков. Дело в том, что эпоха, в которую мы живем, очень сложна. Причем я имею в виду не только сталинские репрессии или период застоя, а сложность мирового социального процесса, где сталкиваются нравственные позиции различных общественных систем, социальных групп, имеющих свои ориентации, свои ценности. В этих условиях человеку трудно разобраться в характере этих ценностей, определить свою личную позицию, суметь объяснить, чем она отличается от позиций других людей, почему он должен поступать именно так, а не иначе. Помогать человеку совершать свой выбор, определять его поведение, его отношения к обществу, государству, к другим людям призвано воспитание.

Сейчас нам необходимо отказаться от навязанных стереотипов и схем и строить систему воспитания на хорошо продуманной теоретической основе. Это наш профессиональный долг. При этом надо отдавать себе отчет в том, что паши усилия, направленные на коренное изменение системы воспитания, будут плодотворными только в том случае, если общество создаст необходимые предпосылки для развитии человека как важнейшего фактора развития культуры в широком смысле этого слова. Ибо, на мой взгляд, основная цель воспитания (в любую эпоху) состоит в том, чтобы включить человека в культуру (наиболее важным стержнем которой является характер отношений между людьми), и тем самым создать условия, при которых личность может реализовать свои потенции и способствовать прогрессу.

В последнее время в нашей этической литературе идут споры о том, на каком теоретическом фундаменте можно обосновать процесс воспитания - на философском или этическом? Одни считают, что такой специальной наукой должна быть "философия воспитания", другие - "этика воспитания". Мне представляется, что воспитание нуждается в обновлении на философском уровне, и поэтому целесообразно ставить вопрос о разработке философии воспитания. Я представляю ее комплексной наукой, включающей основные посылки не только философии и этики как философии морали, но и социологии, психологии. В своих выводах "философия воспитания" должна опираться также на данные генетики, антропологии и других наук о человеке. Основной аргумент специалистов, выступающих против разработки "философии воспитания", заключается в том, что эта область знания лишена своего предмета исследования. На мой взгляд, это не так. И прежде всего отмечу, что на Западе уже с 60-х годов философы и этики очень активно обсуждают эту проблему. В различных моделях философии воспитания, представленных западными специалистами, есть интересные и рациональные положения, связанные с определением предмета "философии воспитания", хотя, безусловно, многое до сих пор носит дискуссионный характер. В ряде университетов США, Великобритании созданы специальные кафедры по философии воспитания.

Ставя вопрос о целесообразности разработки такой области философских знаний, я прежде всего исхожу из того, что философия и воспитание имеют общий предмет исследования: им является человек, различные грани его существования, деятельности. Нравственное поведение, составляя главную цель воспитания, требует философского анализа, необходимости обращения к содержанию природы человека, выявления и обоснования мотивов его действия, целей, идеалов и пр.

Одни из центральных вопросов, составляющих предмет; философии воспитания, - это вопрос о моральном выборе. Человек, как правило, стоит перед альтернативой выбора между различными, нередко противоположными, решениями; он стремится найти единый критерий их оценки. Выбор человека, как известно, детерминирован. В задачу философии воспитания входит анализ различных - как внутренних, так и внешних - факторов, определяющих поведение человека. Такой анализ мне представляется важным еще и потому, что он позволяет прояснить одну из основных задач воспитания: воспитание активной личности. Подлинная активность (в отличие от "активизма", о котором здесь говорил А. И. Шендрик) имеет в своей основе умение человека свободно, т. е. сознательно, выбирать линию своего поведения. Именно поэтому воспитание выступает процессом саморазвития, самосовершенствования человека в определенных социальных условиях. Философия воспитания должна обосновать, в какой мере эти условия способствуют реализации этой цели; как согласуется та или иная социальная среда, ее характер с природой человека, с основными его потребностями.

Как я уже говорила, очень важен анализ ценностей. До сих пор такой анализ был упрощенным, не учитывал того реального многообразия ориентаций нашего общества, которое со всей очевидностью проявилось в период гласности и перестройки. На мой взгляд, недостаточно вести речь о ценностных ориентациях рабочих, крестьян, интеллигенции, в целом нашего общества. Необходим обоснованный анализ таких ориентаций различных групп (как формальных, так и неформальных), коллективов, социальных групп, различных наций нашего общества. Нужно выявить интересы, которыми обусловлены эти ценности. Наряду с этим важно проанализировать диалектику общественной морали и индивидуального поведения, отношение личности к официально принятой в обществе морали, а также в какой мере эта мораль отражает нравственные потребности человека.

Одна из задач "философии воспитания" состоит в том, чтобы разработать модель нравственной личности и теоретически обосновать те добродетели, которые ее характеризуют. Современная жизнь выдвинула в первый ряд те моральные качества, без которых невозможно существовать индивидуальной и общественной нравственности. Я говорю о милосердии, терпимости, сострадании, сопереживании. Не воспитывая в человеке эти качества, с тем чтобы они стали нормой отношений между людьми, нельзя поднять нравственный потенциал нашего общества.

О. Н. Крутова. Нельзя не поддержать критический пафос выступления А. И. Шендрика, его мысль о том, что многие существующие положения теории нравственного воспитания сегодня нас не могут удовлетворить. Однако я полагаю, что проблему следует ставить острее, шире и глубже. Необходима разработка иной теории воспитания: иного уровня и иного содержания, и в этом я присоединяюсь к К. А. Шварцман. Такова исходная точка моих рассуждений.

Я хотела бы сосредоточить внимание только на одном моменте: на том, какое понимание сущности нравственного воспитания предлагает нам имеющаяся литература. Правильно ли определены сущностные характеристики этого процесса?

Сейчас мы наконец задумались над тем, что такое социализм, на каких принципах должно строиться народное хозяйство, каковы действительные черты социалистической демократии и т. д. Задумались потому, что поняли: господствовавшие ранее представления не были истиной. Осознали мы и то, что существуют веские причины, определившие научную несостоятельность этих представлений, - будучи порождением деформированного социализма, они сами деформированы. Точно так же и с пониманием воспитания.

Теперь мы должны не только выяснить, чем плохо такое понимание нравственного воспитания, но и почему оно таково. Нужно понять, как связана интерпретация воспитания с задачами своего времени и с какими именно задачами. Только тогда будет ясно, какие коррективы в теорию должны быть внесены в новых условиях, на какой основе это может быть сделано. Иными словами, разработка более совершенной теории воспитания будет понята как ответ на запросы практики.

В любой работе по теории нравственного воспитания (да и воспитания вообще) можно найти указание на связь его задач с задачами идеологической работы. Последние же излагаются как набор отдельных элементов, непосредственно связанных со злобой дня. Задачи нравственного воспитания мыслятся в том же ключе: по областям практики, по "злобе дня". В определении этих задач подспудно присутствует определенная интерпретация логики формирования человека. Оп кажется носителем совокупности качеств, которые не известно каким образом должны сложиться в некую сумму. Но если личность - это будто бы всего лишь комплекс отдельных свойств, характеристик, то их так же по отдельности можно и нужно формировать. Влиять на отдельную сторону человека, изменять ее - таков якобы истинный принцип воспитательной деятельности, в частности нравственной.

Отсюда постоянная забота авторов теоретических работ - ничего но упустить, все перечислить, перечень качеств личности и, следовательно, задач воспитания сделать как можно обширнее. С указанным пониманием человека, его формирования, воспитания связана и другая постоянная забота теоретиков - выстроить иерархию качеств, характеристик, задач. Возникла идея, что в человеке есть более важные или менее важные качества. Если взять сферу нравственности, то более важными казались отношения к обществу, государству, к труду и т. д., а менее важными - доброта, деликатность, порядочность и т. п. И в самом воспитании, как считалось, что-то надо ставить на первый план, а что-то отодвигать па второй.

В соответствии с излагаемой точкой зрения воспитание ставит своей целью формирование тех качеств человека, которые нужны обществу, причем нужны в данный момент. В этом плане оно выступает "рабом" наличных обстоятельств и проблем. Более того, оно оказывается инструментом утилитарного отношения к человеку - ведь те черты личности (например, щедрость души), которые буквалистски понимаемой практической отдачи не дают, но которые нужны самому человеку, его совершенствованию, в набор первоочередных задач не попадают.

В соответствии с принятой у нас "дробной" логикой нравственное воспитание считается отдельным, особым направлением. Конкретно это означает следующее: нужны особые "мероприятия" ради формирования морального сознания человека, поскольку это сознание возникает под влиянием лишь специфических воздействий, средств, методов.

При таком подходе получается, что нравственный облик человека формируется отдельно от других сторон личности. Процесс этот имеет, так сказать, самодовлеющее значение, самодостаточное содержание.

Кроме того, идея различных направлений, "отсеков" воспитания породила проблему, над которой теоретики бьются уже много лет: куда в схеме коммунистического воспитания должно быть помещено воспитание нравственное? Где его место в ряду других направлений? Предложил свое решение этой проблемы и А. И. Шендрик. Мне же кажется, что над этой проблемой не стоит ломать голову, поскольку это псевдопроблема, рожденная ошибочностью исходных теоретических позиций.

"Дробная" модель воспитания, в соответствии с которой нравственное воспитание является одним из обособленных секторов воспитательной деятельности, а целью его - формирование различных и отдельных нравственных качеств человека, есть типичное, на мой взгляд, порождение определенной эпохи - эпохи деформированного социализма. Социальная суть этой теоретической позиции отчетливо видна в том, что в ней нет места воспитанию человека в качестве субъекта общественного процесса. Напротив, реализация предлагаемой модели воспитания неминуемо приводит к формированию пресловутого "винтика", который должен хорошо вписываться в отведенную ему ячейку социальной структуры и быть "подогнанным" к тем задачам, которыми ему предложат заниматься. Человек мыслится марионеткой, которую средствами воспитания можно "повернуть" куда угодно.

Для задач, которые призвано решать такое воспитание, тяготение к "дробности" весьма важно. Формирование отдельных качеств, воздействие на отдельные качества, стороны человека - эта мысль может родиться применительно к человеку лишь как объекту общества, применительно к практике манипулирования сознанием и поведением людей. В основу этой мысли положено предположение о простейшей логике социальной детерминации: "нажав", как на клавишу, на определенную сторону человека, мы добьемся необходимого нам действия или умонастроения. Однако такой "нажим" может вызвать лишь исполнительскую активность. Творческая же активность - всегда результат целостности личности, ее сложной связи с действительностью. И поэтому, если кто-то сознательно стремится сформировать человека - субъекта общественного процесса, т. е. человека, который творит себя и свои обстоятельства, если кто-то хочет совершенствовать человеческую субъективность, он неминуемо поставит (должен поставить!) задачу формировать личность как целостность, а не как совокупность, сумму, набор отдельных качеств. В каком же контексте может возникнуть новый взгляд па воспитание?

Говоря о состоянии теории воспитания, о характеристиках этой теории, следует отметить примечательный и (опять-таки!) далеко не случайный факт. Вопрос о том, к какому познавательному уровню относится существующая теория воспитания, в частности нравственного воспитания, в предшествующие годы не вставал. Казалось, это некое слитное образование, в котором присутствует и философия. А отсюда - прямой вывод: нет необходимости в какой-то особой, философской, теории воспитания. Вывод этот легко соотнесен с практикой деформированного социализма.

Думается, что углубление теории воспитания в рамках чисто конкретно-научного уровня исследования проблемы невозможно. Тем более невозможно, что современная действительность поставила задачу формировать субъективные качества человека, а только философия рассматривает человека в качестве субъекта. Необходимо рассмотреть проблему воспитания как проблему философскую. Это, на мой взгляд, основная задача особого компонента философии - философии воспитания.

Ныне термин "философия воспитания" начал использоваться, по единого понимания его содержания пока нет. Ряд авторов полагает, что к прерогативам философии относится осмысление лишь некоторых проблем теории воспитания, прежде всего ценностных аспектов воспитательного процесса, его целей и гуманистического потенциала. Я решаю вопрос о предмете и содержании философии воспитания иначе, поскольку исхожу из других позиций.

Поскольку существует дифференциация социальных знаний (которая требует выделять особый философский уровень осмысления мира) об общественной реальности вообще, постольку существует и дифференциация знания о воспитании. Философия несет в себе специфическое знание о социальной действительности и о воспитании как ее обязательном компоненте. При этом философия осмысляет весь процесс воспитания, вернее, те его характеристики, которые попадают в поле зрения при рассмотрении социальной действительности средствами философии. Создается особая, философская, модель воспитания.

Проблему воспитания человека в качестве личности, в качестве целостности - и это надо признать - мы упустили под влиянием гипноза "дробной" модели воспитания. Между тем у воспитания личности особые цели, особые закономерности. Ныне плохо исследованы зависимости, определяющие и реализующие целостность личности. Плохо исследованы пути воспитания, учитывающие самодетерминацию личности, ее собственную роль в становлении самой себя. Мало занимались теоретики вопросом о стержне личности, наличие которого определяет "достраивание" личностью самой себя.

С. А. Лощакова. Чем же при таком подходе к воспитанию является воспитание нравственности? Удается ли средствами социологии "измерить" параметры, результаты нравственного воспитания как чего-то особого?

О. Н. Крутова. Я думаю, что сделать это невозможно, и не только из-за особенностей науки социологии. Дело в том, что все воспитание, от начала и до конца, во всех своих проявлениях служит воспитанию нравственности, является воспитанием нравственности. Это своеобразный стержень воспитательного процесса, определяющий его целостность. Выдвигать такое утверждение позволяет мне учет особенностей морали, функций нравственного сознания, роли его в жизнедеятельности человека.

На мой взгляд, моральное сознание выступает необходимым условием любой субъективной деятельности человека. Именно оно, ориентируя личность на "должное", помогает преодолевать "земное тяготение" наличных обстоятельств. Моральное сознание - это мощный стимул деятельности: любое действие человек осуществляет только во имя некоторой моральной ценности. Каждая специальная задача, стоящая перед человеком, должна быть осмыслена с позиций морали. В этом смысле я называю мораль "сознанием субъективного действия" - действия, в котором человек изменяет обстоятельства и самого себя. Мое убеждение: воспитание нравственности - глубинный смысл целостного процесса воспитания. Не воспитав нравственность, сформировать активную творческую личность невозможно.

П. П. Игумнов. Я, конечно, чувствую себя больше в роли наблюдателя, чем полноправного участника обсуждения, поскольку у пас разные мировоззренческие позиции. В то же время нас объединяет общий круг интересов в области многих вопросов этики, ждущих своего рассмотрения и обсуждения.

Здесь прозвучало очень много критических нот по поводу той ситуации, которая у нас сложилась в области нравственного воспитания. Я согласен со всеми теми критическими замечаниями, которые были высказаны в выступлениях, за исключением, может быть, некоторых, требующих каких то поправок, комментариев.

Я думаю, что существующая ситуация отчасти объясняется тем, что в жизни всегда есть какая-то определенная дистанция между идеалом и его реальным осуществлением. Это вполне закономерно. И какой бы ни была идеология или какая-либо мировоззренческая концепция, она всегда носит некоторый идеальный характер и не всегда воплощается в жизни. Поэтому дело, может быть, не в структуре данной концепции или какой-либо идеологии, а в том, что здесь нужно искать более глубокие корни, которые стали бы предметом особого исследования, не только философского и социологического. Может быть, у нас еще не сложился универсально-целостный подход к человеку. Должны преобладать какие-то холистические (целостные) тенденции в отношении к человеку как некоему целому, как носителю природного и культурного, нравственного и религиозного начал. Если бы все эти стороны, аспекты человеческой личности можно было бы каким-то образом соединить, у нас могли бы получиться более цельная концепция, более цельное представление о человеке. На мой взгляд, такую концепцию о человеке сформировал американский философ Флюэллинг. Он говорил о трех сферах развития человека: воспитании, образовании и религиозном формировании. По его мнению, наука не способна проникнуть в сокровенную область человеческих смыслов и ценностей. Это задача философии и религии. Я думаю, что с этим можно согласиться.

В нравственном богословии также существуют проблемы. На мой взгляд, было бы некоторым предвосхищением действительности считать, как здесь было сказано в одном из выступлений, что мы будто бы обладаем такими нравственными возможностями, что способны решить все проблемы, которые сегодня остро ощущаются в нашем обществе. Тем не менее в подобных высказываниях кроется очень глубокая и верная интуиция. На протяжении многих веков церковь в России формировала народную нравственность. Мы можем сопоставлять уровень нравственности, который существовал раньше, с уровнем нравственности, который существует теперь.

Хочу напомнить присутствующим статью Бориса Васильева "Люби Россию в непогоду". В этой статье содержится ценное замечание, относящееся к понятию личности, существовавшему в дореволюционное время, когда под честное слово могли заключать какой-то экономический договор, и это было крепче всякого документа. Или, например, в рассказе "Кадетский монастырь" Н. С. Лескова говорится о понятии чести, которое формировалось в первом петербургском кадетском корпусе, где такие явления, как донос начальству на кого-то из товарищей, считались совершенно недопустимыми, этого преступления кадеты никогда не прощали. С виновным в этом недостойном деле обращались презрительно и даже жестоко, и начальство этого ни пресекало. Такое правило воспитывало в детях понятие чести, которым отличались кадеты бывших времен, не изменял ему на всех ступенях служения. Даже солидарность с товарищами, оставленными в карцере "на хлеб и воду", проявлявшаяся в тайной передаче пирогов и котлет и являвшаяся маленьким правонарушением, служила созиданию великого дела: она воспитывала дух товарищества, взаимопомощи и сострадания, который придает всякой среде теплоту и жизненность и с утратой которого люди перестают быть людьми и становятся холодными эгоистами, не способными ни к какому делу, требующему самоотвержения и доблести.

Ценность общественной структуры зависит прежде всего от уровня нравственного сознания и уровня нравственной культуры каждого человека. Многие годы этим пренебрегали, забывали, что без народной добродетели не может быть процветающего общества. Преобладающими стали ценности, которые ставились выше общечеловеческих нравственных ценностей. Человек рассматривался не как цель, а как средство развития общественной структуры, хотя в действительности должно быть наоборот. Не общественная структура, а человек должен быть целью всеобщего развития и прогресса. Качество общественной структуры зависит как раз от этих нравственных показателей.

Мы привыкли в последние годы определять качество общественной структуры такими экономическими характеристиками, как уровень валовой продукции на душу населения, экономический рост и другие экономические показатели, совершенно забывая о том, что непосредственно относится к самому человеку. Мы как бы не замечали, что качество общественной структуры тем выше, чем меньше в обществе преступности, пьянства, наркомании, чем меньше в обществе самоубийств и психических заболеваний. Качество общественной структуры определяется в первую очередь моральным благосостоянием людей, а вовсе не уровнем валовой продукции или чем-то другим.

Я думаю, общество нравственно устойчивое, хотя бы экономически и не процветающее, является несомненно большим достижением.

Реплика с места. Но такого общества на Земле быть не может, это утопия. Такое возможно лишь на территории монастыря.

П. П. Игумнов. В Библии мы находим очень ценные слова: лучше дом с куском сухого хлеба, но с миром, чем дом, полный заколотого скота и с раздором.

В настоящее время не только наша Русская православная церковь, но и церкви в других странах мира очень большое внимание уделяют миротворческой деятельности. В документах, которые принимаются на различных форумах, говорится о том, что никакая посылка идеологического характера но должна оправдывать войну. Я думаю, это очень важное положение. В этическом подходе к жизни его можно было бы расширить до самых универсальных пределов, потому что никакая посылка идеологического характера не должна оправдывать не только войну, но и никакое насилие вообще, не должна оправдывать несправедливое отношение к человеку.

В истории часто случалась такая ситуация, когда какая-либо идеологическая посылка становилась определяющей парадигмой. Она могла радикально определять отношение одного человека к другому. Для нашего общества это стало большой бедой. Сегодня необходимо признать, что человек является высшей ценностью. Душа человека, личность человека, его духовное формирование - высшая ценность, которой может обладать человек, и поэтому никакая другая ценность не может быть выше ее. Эта мысль ярко подчеркивается в "Истории античной эстетики" А. Ф. Лосева. Лосев анализирует философию Филона, появившуюся еще до Рождества Христова, когда произошло столкновение античной философии с библейским богословием. Филон говорит о Боге и его творениях в категориях, принципиально недоступных для греческого понимания. Он утверждает, что в мире существует абсолютная и вечная Личность, которая является пи на что не делимой, ни к чему не сводимой и - самое главное - неразрушимой. И тот факт, что человек создан но образу Божьему, означает также, что человек - это личность, высшая ценность, которая не может ни из чего состоять, ни на что разлагаться, ни во что превращаться, ни к чему не сводиться и - главное - не разрушаться: ни во времени, ни в пространстве. Это, конечно, было высшее достижение в античной философии. Личность - это высшая, господствующая в мире ценность. Поэтому нельзя поставить какую-то другую ценность идеологического или какого-то другого характера выше личности.

В истории под влиянием каких-то национальных или классовых предпосылок существовало редуцированное понимание ценности личности. Это происходит от несовершенства человеческого сознания. Мы привыкли делить людей па своих и чужих. Человек есть всегда человек. И такое представление, что чужой человек - враг, и только свой человек - друг, в принципе неверно. Однако общечеловеческая этика в целом еще не сумела преодолеть все национальные, мировоззренческие и культурные барьеры, разделяющие людей в современном сложном и многоликом мире. Но именно в этом и заключается универсальная задача этики. Глубокие нравственные начала жизни должны стать основой для отношения человека к самому себе, к окружающей среде, к природе, к окружающим людям, к родному народу, ко всем ближним и дальним народам. Таким образом, этика является глобальной и универсальной реалией. Богословие усматривает универсальный характер нравственности в онтологических сущностных основах духовности человеческой личности.

Все люди являются носителями Божьего образа, и всем людям дан нравственный закон, который присущ им по природе и который является общим достоянием. Это закон разума, ориентирующий каждого человека в выборе добра. Нравственные достижения, которые мы имеем, возможны именно благодаря тому, что естественный закон неискореним в любой человеческой душе и выражается в личном нравственном сознании каждого человека как закон совести. Но при этом нужно иметь в виду, что все формы нравственного сознания, понятия совести, долга и другие нравственные понятия могут формироваться, развиваться, трансформироваться. Могут они также заглушаться и извращаться. Это надо иметь в виду. Но в целом в своей основе эти понятия неистребимы и неискоренимы.

Л. В. Коновалова. В нашей сегодняшней жизни мы, люди светские, вот-вот подойдем к таким понятиям, которые все время, пока они нам были как бы не нужны, пока мы не могли их употребить, хранились в религиозно-нравственном сознании. Там они и рассматривались, и развивались, и служили руководством к жизни. Это такие понятия, которые сегодня оказались нам столь необходимы, - сострадание, милосердие, любовь к людям. Вот чего мы совершенно не умеем. Мы не умеем просто любить людей. У нас может быть и активная жизненная позиция, и приоритет общественных интересов над личными, но нет любви к ближнему. Мы теперь уже и не люди, а личности, в социологическом смысле этого слова.

П. П. Игумнов. У священника Павла Флоренского есть высказывание, представляющее собой комментарий к тексту Священного писания, где говорится об эсхатологической (конечной) судьбе человека. Пытаясь истолковать этот текст, Павел Флоренский говорит, что есть понятие "личность ноуменальная" и "личность эмпирическая". Ноуменальная личность - это образ Божий, это то, что является самой глубокой и сокровенной основой личности каждого человека, его сущностью. Личность эмпирическая - это то, что человеком приобретено в процессе всего его жизненного пути.

Каждый человек несет в себе всю свою историю, все свое прошлое, и можно сказать, в какой-то степени и историю человечества. Это эмпирически усвоенное личностью наследие может иметь или положительный, или отрицательный характер.

Говоря об эсхатологической судьбе человека, Павел Флоренский заключает: все отрицательное, что есть в человеке, должно уничтожиться, должно "сгореть". Но личность человека все-таки останется - именно ноуменальная личность как образ Божий - потому, что он неискореним. Эмпирическая личность, не имеющая положительного содержания, сгорает и уничтожается. Ноуменальная личность, усвоившая истинные ценности, остается неразрушимой. Возможно, здесь Павел Флоренский повторяет мысль святителя Григория Нисского, который говорит, что в геенском огне сгорают пустые предначертания жизни. Христианство сформулировало взгляд на безусловную ценность человеческой личности и на безусловную ценность нравственного добра, без которого эмпирически невозможно созидание личности.

Я думаю, что такие самые основные реальности жизни, с которыми мы встречаемся, как природа, окружающая среда, экономика и культура, - тесно между собой взаимосвязаны. Они нераздельны и неразрывны и находят свое единство в единстве человеческой личности, которая существует одновременно в трех измерениях: в природном, в культурно-историческом и, я бы сказал, еще в духовном измерении. Каждое из этих измерений является особой сферой проявления, самовыявления и актуализации человеческой личности.

Поскольку все явления жизни между собой связаны, нельзя, например, противопоставлять экономику культуре или духовности человека, природу экономике, иначе это будет вызывать те или иные кризисы, как те, с которыми мы встречаемся сейчас. Человечество переживает в настоящее время предельно обостренную кризисную ситуацию, для преодоления которой необходимо решить целый комплекс глобальных проблем. Это, во-первых, проблема войны и мира, во-вторых, экологическая проблема и третья проблема, очень важная, - нравственная. Без решения нравственной проблемы нельзя решить ни проблему мира, ни экологическую проблему, одним из важнейших аспектов которой является вопрос нравственного отношения человека к природе, вопрос нравственной ответственности человека за состояние всего космоса.

Я думаю, что нравственная проблема в настоящее время важнейшая.

А. А. Гусейнов. Я хочу еще раз напомнить прозвучавшую сегодня сентенцию: если враг не сдается, его уничтожают. Это суждение было (а в значительной степени, может быть, даже и остается) боевым лозунгом и реальной установкой общественного сознания нашего советского общества. Оно утверждает так называемое правовое насилие. Здесь возникает исключительно важный и идеологически напряженный вопрос: может ли вообще насилие, насилие над человеком, его принижение и уничтожение быть этически, нравственно оправданными? Оправдывая насилие, не теряет ли мораль свое специфическое качество и историческое предназначение, не стираются ли тем самым окончательно различительные линии между добром и злом?

Привычный ответ, что есть "насилие" и "насилий", попытки выделить "хорошее" насилие, этически санкционировать какие-то его разновидности мне представляются с логической точки зрения ошибочными, а с моральной - опасными. Логически - это противоречие определения. Мораль содержательно в самом общем виде конкретизируется как гуманность, человечность, абсолютная недопустимость низведения одного индивида до уровня средства по отношению к другому, т. е. как отрицание насилия в отношениях между людьми. Потому морально оправданное насилие - все равно, что "жареный лед" или "прямой круг". В общественном плане здесь имеет место растворение морали в политико-государственной целесообразности. Норма "не убий" является абсолютной этической границей человеческого поведения. Насилие, убийство всегда есть попрание морали, нравственности.

Р. В. Петропавловский. А как понимать ленинское разграничение войн на справедливые и несправедливые? Не ведут ли ваши рассуждения к тому, что на одну доску ставятся насилие и революционное и реакционное, например "красный" террор и "белый" террор во время гражданской войны?

А. А. Гусейнов. Если вы заметили, аристотелевская добродетель, которая первым переводчиком "Никомаховой этики"^* Э. Радловым была обозначена как справедливость, к новом недавнем переводе фиксируется другим термином: "правосудность". Такое разночтение не случайно. Справедливость и правосудность (законность) - не только однопорядковые понятия, но генетически (древнегреческое "dire", латинское "justitia" означают и право, и справедливость, к праву восходит этимологически также немецкое "Gerechtigneit", русское "справедливость"), а в существенной мере и содержательно означают одно и то же. Насилие может быть законным, юридически санкционированным: пример - смертная казнь. Это может быть политически и даже исторически оправданным. И только в этом смысле (законности или политической и исторической оправданности) можно говорить о справедливых войнах. Но не больше.

^* ("Никомахова этика" - основной этический трактат Аристотеля, отражающий позднюю фазу его этического учения (ок. 334-332 гг. до н. э.).)

Самая справедливая война есть все равно война - говоря словами Л. Н. Толстого, "противное человеческому разуму и всей человеческой природе событие". В нравственном плане она является, конечно, злом. Аморальная сущность войны с очевидностью обнаруживается сейчас, когда она может стать ядерной и когда понятие справедливой войны теряет даже ту относительную политико-историческую оправданность, которую оно имело ранее.

По такой же логике, как мне кажется, следует судить о "красном" и "белом" терроре. Различие между ними - не различие между добром и злом, а в лучшем случае - различие внутри зла. Здесь уместнее применять другие категории: например, большего и меньшего зла, зла исторически продуктивного и деструктивного.

Э. Б. Гудилина. А если на человека напали вооруженные бандиты, то в этом случае, т. е. в порядке самообороны, тоже нельзя убивать?

А. А. Гусейнов. Я говорю не о том, можно или нельзя убивать, а о том, можно ли хотя бы в каких-то случаях считать это безусловным добром или нет. Надо понять эту разницу.

Конечно, врагов, если нет других средств справиться с ними, уничтожают. Мы знаем, что уничтожение врага часто, к сожалению, является условием самосохранения отечества, того или иного народа. Да, случается также, что единственный способ остановить бандита, спасти себя, близких - убить его. Во всех этих ситуациях убийство оказывается необходимым, жизненно оправданным, вообще не имеет достойной альтернативы. Все это очевидные вещи. Проблема же заключается в другом - может ли, должна ли мораль своим "перстом" освящать убийство, даже если оно было абсолютно вынужденным и по всем житейским законам оправданным? Нет, не может, не должна. Ибо в этом случае она бы возводила нужду в добродетель, принуждение в убеждение, закрывала бы гуманистическую перспективу развития человеческих отношений. Нет, не все, что делается даже ради "общественного прогресса", интересов передового класса, можно возводить в нравственный принцип. Да мало ли что в жизни случается делать?! И по грязи бываем вынуждены ступать, но это вовсе не значит, что мы должны славить грязь.

Надо, мне кажется (в практике и теории нравственного воспитания это имеет первостепенное значение), ясно признать не только возможность, но и естественность расхождений между, нравственно допустимым и практически (экономически, политически и т. д.) необходимым способом действия. Особенность морали, ее уникальное, совершенно незаменимое место в культуре состоит именно в том, что она в принципе выступает против насилия, задавая тем самым человеку и обществу четко выраженную гуманистическую ориентацию, направление самосовершенствования. Она является гуманистической (если хотите, абстрактно гуманистической) основой культуры, своего рода противовесом внутри нее, без которого она вообще не смогла бы удержать историческое равновесие. В конце концов есть много форм культуры, помимо морали, оправдывающих насилие, убийство. Это и обычаи, и юридические законы, и многое другое. Мораль же возникла и существует не для этого.

Одна из самых больших слабостей нашей теории и практики нравственного воспитания состоит в том, что мы заняты целиком вопросами что и как воспитывать, но забываем другое - кто воспитывает. Об этом "кто" мне и хотелось бы поговорить.

Есть один парадокс нравственного воспитания. Его можно обосновать и теоретически, но я его фиксирую чисто эмпирически и формулирую так: тому, кто охотно стремится заниматься нравственным воспитанием, этого никогда нельзя доверять, а тот, кто действительно мог бы заниматься нравственным воспитанием, как правило, этого избегает. Это реальный парадокс. Его обоснование можно прокомментировать следующим образом. Кто действительно мог бы заниматься нравственным воспитанием? Ясно, нравственно достойный человек, совершенный человек. Но одна из наиболее ярких и специфичных особенностей нравственно совершенного человека заключается в том, что он относится к себе предельно самокритично, всегда считает себя недостойным, несовершенным для того, чтобы взять на себя миссию учителя, имеющего моральное право наставлять других. Для этого он слишком скромен. Это нежелание судить других, органическое неприятие позиции учителя, наставника, искреннее самосознание собственной грешности являются, на мой взгляд, одним из вернейших индикаторов нравственной зрелости человека.

Одна из бед нашего общества в последнее время состояла в том, что у нас дело нравственного воспитания отдали в руки тех, кто к этому стремился, демонстрируя тем самым моральную тупость, этическую неразвитость, и кому ни и коей мере, следовательно, этого доверять было нельзя. Я но буду приводить много примеров. Ограничусь только одним, показательным и многозначительным.

Вы знаете, что в 1979 году в Баку состоялась большая, единственная в своем роде, организованная тогдашним ЦК КПСС Всесоюзная конференция по этике и нравственному воспитанию. Достаточно сказать, что по ее итогам выпустили И книг. Словом, то была крупная идеологическая акция, к которой были привлечены также мы, специалисты в области этики. Так вот, одним из докладчиков на пленарном заседании был... Н. А. Щелоков, именно тот самый Щелоков, министр-преступник. Можно, конечно, возразить: но ведь говорил же он правильные вещи! Да, горе-моралистов, недостатка в которых но было ни в одну эпоху, можно оправдать тем, что люди иногда прислушивались к их словам, но никогда не следовали их делам. Но это все-таки слабое оправдание. Тем более слабое, что прекраснодушные слова, возвышенные моральные призывы в устах низких, разложившихся людей образуют ситуацию социальной фальши, лицемерия, становятся еще одним источником отравления нравственной атмосферы.

Сегодня уже поднимался вопрос об общественном интересе или пользе общества как критерии моральности поведения. Ключевым здесь опять-таки является вопрос о том, кто определяет, что нужно, что полезно обществу? На него возможны и исторически давались разные ответы. Один, наиболее практикуемый, состоит в том, что интерес общества, его польза, выгода удостоверяются людьми, уполномоченными выступать от имени этого общества. Тогда содержанием этого тезиса становится простое послушание начальству, и ничего другого он, по сути, не означает.

Согласно другому ответу, восходящему еще к просветителям, в особенности просветителям Нового времени, общественные интересы удостоверяются людьми науки, в ходе объективного анализа общественного развития. Такое решение вопроса тоже имеет свои слабости. Во-первых, никогда нельзя точно, безукоризненно сформулировать общественные цели. Но во-вторых, даже если это в сколько-нибудь удовлетворительной форме сделано, все же трудно реализовать цели самих человеческих воль, организованных иерархически, подчиненных одна другой. Тем самым вновь проступает тот же смысл социального послушания. Словом, формула, требующая подчинения личных интересов общественным, имеет превращенное значение, оказывается оправданием духовного (да и не только духовного) господства одних людей над другими.

Не случайно в истории этики даже некоторые прогрессивные этические концепции часто выступали от имени эгоизма. Типичный пример - теория разумного эгоизма Н. Г. Чернышевского. Парадоксально, но факт: нередко более высокие нравственные позиции закреплялись через идеологию эгоизма.

Формула, определяющая моральную ценность через потребности, пользу общества, имеет еще одну скрытую ловушку, дискредитирующую мораль, ибо возникает вполне законный вопрос: разве сама мораль не нужна, не полезна обществу? Нам надо совершенно ясно зафиксировать в теоретических построениях мысль, что моральные ценности сами по себе есть одно из самых глубоких и фундаментальных выражений пользы общества, его интересов и потребностей, общественного блага. И для того чтобы они утвердили себя как основу поведения человека или, если хотите, чтобы обосновать их законность, не нужно искать дополнительных аргументов и оправданий. Мораль самоценна. Мне кажется, это очень важная вещь для нравственного воспитания.

Мне хотелось бы поспорить с О. Н. Крутовой по поводу ее утверждения, что моральной ценностью может обладать Политическая власть и что всякая другая цель, любая иная ценность, если она пережита нравственно, становится нравственной. Правильно я передаю мысль?

О. Н. Крутова. В общем правильно.

А. А. Гусейнов. В этом утверждении, на мой взгляд, в другой форме воспроизводится уже критиковавшаяся мной выше точка зрения социального утилитаризма в этике. Вернее, объективно содержится такая мысль, ибо сама Ольга Натановна, насколько я знаю ее представления о нравственном воспитании, имела в виду, конечно, нечто иное.

Так вот, если бы политические и иные прагматические цели, пережитые нравственно, становились нравственными, тогда бы в истории не было сколько-нибудь серьезных нравственных проблем. В том-то и дело, что у нас политические цели в 30-е годы были пережиты нравственно, буквально отождествлены с нравственными ценностями до такой степени, что между ними не оставалось никакого зазора. Именно это обернулось нравственной трагедией народа.

Сейчас мы много и справедливо критикуем наше прошлое, говорим об отрицательных следствиях политизации нашего этического мышления и моральной практики. Но простая констатация, мне кажется, немного стоит. Уже хотя бы по той причине, что это очевидно. Нужно перейти на уровень аналитического рассмотрения всей этой ситуации и задаться вопросом: почему так произошло? Была ли это простая ошибка или злая воля? Думаю, не все так просто. В свое время, отвечая на ставший уже теперь знаменитым вопрос, способствовало ли развитие наук и искусств очищению нравов, Руссо ответил решительным "нет". И мы лучше, чем его ироничные современники, понимаем, насколько он был прав. А я задам другой вопрос, вернее, просто переверну только что упомянутый. Способствует ли чистота нравов развитию наук и искусств? Иными словами, способствует ли чистота нравов общественному прогрессу-экономическому, техническому и т. д.? И оказывается, точно так же, как Руссо, мы должны ответить "нет". Во всяком случае, чистота нравов оказывается не тем фактором, который может способствовать, скажем, прогрессу техническому и экономическому в достаточно быстрых, интенсивных темпах. Ведь чистота правое предполагает не просто размеренность жизни, но также размеренную, спокойную, не имеющую конца перспективу существования. А если мы ставим перед собой задачу, скажем, за 5, 10, 20 лет во что бы то пи стало сделать то-то и то-то, добиться целей, требующих невероятного, противоестественного напряжения сил, то почтение к морали, бережное отношение к традиции, святыням оказываются помехой, мешают решительным действиям. Согласитесь, это уже совершенно новый поворот мысли. Оказывается, что уже попрание моральных ценностей становится условием невероятной, колоссальной концентрации социальной энергии па каком-то коротком историческом отрезке, который приносит вроде бы действительно колоссальный успех, но потом чаще всего оборачивается тотальным крахом.

А. И. Шендрик. Гитлеровский фашизм.

А. А. Гусейнов. Да, мне кажется, он вписывается в мою мысль. Если мы с этой точки зрения посмотрим на историю, то примеров, я думаю, можно найти много. Но конечно, прежде всего наши 30-е годы - начало 50-х годов.

О. И. Крутова. Не хотите ли вы доказать ненужность морали?

А. А. Гусейнов. Нет, я не хочу доказать ненужность морали. Наоборот, я доказываю ее нужность. Почему? Потому что в результате пренебрежения моралью действительно достигается колоссальная концентрация социальной энергии, потрясающая результативность, но она имеет короткий век. Есть такой феномен.

Обратите внимание: государства часто рушатся неожиданно, катастрофически как раз в тот момент, когда, кажется, они достигли предела своего процветания, словно кто-то подкашивает их. Это в конечном счете является платой за недооценку морали.

Суммируя свое рассуждение, хотел бы сказать: мы говорим о самовоспитании, но недостаточно ответственно подходим к этому понятию, А между тем нравственное воспитание главным образом и по преимуществу есть самовоспитание. Более того, как я уже высказывался во время нашего предыдущего "круглого стола"^*, специфические механизмы циркуляции моральных ценностей в обществе, может быть, точнее передаются понятием нравственного самосовершенствования, чем нравственного воспитания. Это понятие предпочтительнее, в частности, по той очень важной причине, что ясней подчеркивает совпадение субъекта и объекта нравственного совершенствования. И вопрос о том, кто воспитывает, получает более адекватное выражение.

^* (См.: Нравственное самосовершенствование личности: По материалам "круглого стола". Москва, 1987 г. - М.: Знание, 1989. - (Новое в жизни, науке, технике. Сер. "Этика": № 2).)

Л. В. Коновалова. Как явствует из выступлений А. А. Гусейнова и П. П. Игумнова, проблема воспитания - это не только проблема нашей сегодняшней политической перестроечной ситуации в стране, а одна из вечных проблем человека и человечества. Я поддерживаю этот тезис и хочу отчасти продолжить его.

Человек, который рождается па свет очень слабым, неприспособленным к жизни, с самого начала является ужо тем существом, которое должно в процессе своей жизни (это его назначение) выразить себя как существо нравственное, выразить те возможности, то желание, ту способность быть нравственным, которые ему присущи именно вследствие факта его рождения как человека, как члена человеческого общества.

Вот почему эта проблема - проблема нравственного воспитания - совершенно неотделима от человека и человечества. Что это означает? До тех пор, пока будет существовать человеческий род, она будет стоять, более того, можно сказать совершенно определенно, что будет стоять очень остро. Вероятно, не было, нет и не будет такой ситуации на Земле, когда исчезнут проблемы, как жить, как вести себя, как относиться к другим людям, как поступать, как но поступать. Это вечные проблемы человека, и с них начинается нравственное воспитание. И нравственное воспитание есть не что иное, как попытка человека на практике решить эти вопросы.

На мой взгляд, настало время, когда нам нужно пересмотреть многие теоретические позиции, относящиеся к проблеме воспитания.

Более того, я думаю, нам необходимо критически оценить себя как марксистов. Совершенно реально сейчас встает проблема практической проверки очень многих теоретических положений, которыми мы руководствуемся. Нам нужна имманентная (внутренняя) критика советской этики.

Мне кажется, что мы нередко допускали очень грубые ошибки. Они заложены очень глубоко в нашем сознании. Вот одна из них. Мы полагали: если человек будет включен в процесс активной перестройки мира, с ним автоматически произойдет чудо - он обязательно сделается человеком в моральном отношении более высокого рода, нежели был когда-то. Да, действительно человек может участвовать в изменении внешнего мира, в разного рода социальных акциях, но при этом нравственно он, в общем-то, не становится адекватным тем задачам, которые перед ним стоят. Реальная жизнь показывает: автоматизма здесь нет.

Казалось бы, раз у нас существует единый экономический базис, можно говорить о едином социальном типе личности. Тем не менее в нашем обществе существует огромное количество самых разных типов личности. Здесь большое поле деятельности для социолога. Отчасти эти задачи решаются в книге "Нравственный мир советского человека". Однако, по сути дела, работа еще не проведена. Нам необходим анализ этого огромного разнообразия типов личности с точки зрения их ценностей, установок нравственного поведения и т. д. Ведь практически в нашем обществе присутствуют все те типы личности, которые когда-либо существовали в истории человечества.

Смотрите, какой парадокс! Казалось бы, нет никакой социальной и экономической базы для того, чтобы эти люди существовали, были порождены, тем не менее они воспроизводятся вновь и вновь.

Реплика с места. А в чем же здесь дело?

Л. В. Коновалова. Я думаю, что если они воспроизводятся на совершенно разных социально-экономических основах, в самых различных ситуациях, то их корни в природе человека, а не в базисе. Как будто какое-то проклятье висит над человеческим родом! Даже в таких ситуациях, когда люди вершат свою судьбу, например, во время Октябрьской революции, многие ведут себя абсолютно неадекватно событиям. Читая мемуары участника революции, поставленного некогда на охрану Зимнего дворца, я узнала, что десятки, сотни людей "штурмовали подвалы Зимнего дворца, в котором находились бочки с алкоголем". Задача охраны состояла в том, чтобы защитить Зимний от этих бандитов.

Это очень жесткий пример: даже в эпоху праздников высшего социального творчества продолжают воспроизводиться какие-то старые типы поведения и личности. Значит, и здесь, наверное, не все делается автоматически, ответ па вопрос может быть только неоднозначным.

Казалось бы, уровень воспитания отражает то, что есть в обществе, однако это отражение отнюдь не зеркальное, оно диалектически противоречиво. Я думаю, это, в общем-то, уже не отражение, а гораздо более сложный комплекс взаимозависимостей, который нами, философами и социологами, не был до конца проанализирован, прослежен и т. д. Поэтому мы пока что не можем отделить моральное поведение от всех разновидностей поведения вообще.

Еще одна ошибка, которая была в этой области сделана, состояла вот в чем. Мы считали, что тогда, когда в человеке будут воспитаны передовые идеологические, политические, социальные качества, тогда совершенно автоматически его нравственный уровень будет тоже "подтянут" до самого высокого показателя.

Я думаю, всем присутствующим здесь ясно, что и этого тоже не произошло - значит, и здесь паши расчеты на то, что все будет хорошо с нравственностью, причем автоматически, не оправдались.

Наглядный пример. В первые послереволюционные годы считалось, что если некто был до революции, к примеру, директором банка, то он обязательно человек нечестный, сродни не пойманному за руку вору. Если на место директора поставить революционного солдата, матроса, выходца из рабочих, то этот человек будет на своем посту кристально честным и т. д. Спустя 70 с лишним лет после победы Октября стало ясно, что даже если совершенно "чистого" в социально-классовом отношении человека поставить во главе какого-то дела, то с ним, как ни странно, все же могут происходить совершенно непонятные метаморфозы: он способен впадать почему-то в буржуазность, "олицетворять" какие-то далекие от нас классовые пережитки. Т. е. принцип классовой чистоты, который нам казался гарантией высокой нравственности человека, по крайней мере его честности, бескорыстия, если и "работал" какое-то время, то далеко не всегда долго. Хотя должна оговориться, что были и такие люди, которые сидели без куска хлеба на продовольственных складах. Это тоже было.

Наша ошибка состояла не просто в абсолютизации классовых начал. Здесь все дело в непонимании природы нравственности. За всеми нашими ошибками, заблуждениями, какими-то иллюзиями (если хотите, даже предрассудками) стоит отношение к морали как чему-то вторичному, производному, второстепенному. Под всем этим лежит, конечно, общая основа. Она уходит своими корнями в то, что нравственности вообще никогда не придавалось какое-то самостоятельное, самодовлеющее значение, а всегда считалось, что она лишь элемент надстройки, какой-то буферный элемент, пассивно отражающий глубинные базисные социально-экономические отношения, и коль скоро в них будет наведен порядок, то и эти "вторичные" моменты будут "вытянуты".

Здесь ошибка состояла в том, что не учитывался самостоятельный, не сводимый ни к чему другому характер нравственности, игнорировалось то простое обстоятельство, что если мы ею не интересуемся, то, как правило, она сама по себе и не будет ниоткуда возникать. Более того, она будет испытывать негативное влияние всех объективных факторов, т. е. общество в этом смысле может также оказывать деморализующее влияние на человека. Общество, вместо того чтобы создать все предпосылки для "автоматической" нравственности, совершенно чудовищным образом начинает оказывать прямо противоположное влияние. Я не буду много об этом говорить, потому что наши публицисты сейчас гораздо лучше это делают. Вот они-то не считают нравственность вторичной, наоборот, они убедительно доказывают, что нравственность - главный критерий оценки очень многих наших социальных явлений.

Возвращаясь к мысли о том, что нравственность сама по себе автономна, я хочу подчеркнуть, что вся суть нравственности состоит в том, что она существует уже изначально, а не как следствие чего-то. В то же время она может либо развиваться, либо, наоборот, гибнуть, в зависимости от тех объективных социальных условий, которые па нее могут оказывать морализующее или деморализующее влияние.

Реплика с места. А не заходим ли мы здесь в тупик, но возникает ли здесь у кого-нибудь желание "создать" новую мораль?

Л. В. Коновалова. Желание может и возникнуть, но новую мораль создать нельзя, так же как нельзя, скажем, создать новый ум.

Дело, мне кажется, в другом. Здесь как раз и начинается та задача (об этом говорили и О. Н. Крутова и А. И. Шендрик), которая в своем решении отягощена предрассудками. Она не ставилась в течение очень долгого времени. Необходимо вернуться к анализу самой нравственности как особого, совершенно самостоятельного феномена человеческого бытия, человеческой культуры не просто для того, чтобы ее как-то искусственно создать, выдумать, а именно для того, чтобы вернуть ей то место, которое было ею утрачено, ибо политикой, экономикой она была отодвинута на какие-то второстепенные места. Об этом писал в одной из своих статей А. А. Гусейнов. Он напомнил, что в первых после победы революции партийных документах вообще не употреблялись слова "мораль", "нравственность". Они казались ненужными, какой-то мишурой, которая, вообще говоря, не имеет никакого значения, только в дальнейшем возвратились к этим понятиям, хотя, отмечу, больше на словах, чем на деле. Значит, необходимо понять, что происходит с человеком, целым обществом, когда они забывают о взращивании в самих себе вот этого нравственного начала.

С. А. Лощакова. Но ведь существовали и существуют люди, которым чужды всякие нравственные нормы и к которым практически не применимы любые моральные воздействия. Доброта, человечность, гуманизм - пустой звук для этих людей. Как же быть?

Л. В. Коновалова. Да, таких людей у нас тоже достаточно. Мы им что-то недодали, вернее, они сами чего-то не взяли, не развили в себе духовное, моральное, чисто человеческое начало.

Н. А. Головко. Я тоже считаю, что в принципе нравственность в воспитании духовности играет очень большую роль. Но вот ведь в чем дело: мы не так уж и редко говорим о необходимости формирования духовности, духовном начале. Ни одна теория у нас не обходится без тезиса о воспитании духовности, поэтому мы активно боролись против мещанства, вещизма, стяжательства и пр. А что мы получи ли в результате? Мы получили хиппи и другие неформальные группы, которые стали протестовать против вещизма еще больше, чем мы. Породили одной проблемой другую. Мне кажется, что такие вещи, такие противоречия нежелательны.

Реплика с места. Хиппи появились вовсе не потому, что мы протестовали против вещизма. Это чисто молодежное явление, которое в той или иной форме было присуще молодым всегда.

А. В. Толстых. Явление, о котором вы говорите, не такое простое. Сложность возникает уже при попытке локализовать объект изучения, так как "неформалы" - слишком широкое и не слишком удачное обозначение целого класса похожих, но все-таки разных явлений. Точное определение точки отталкивания, противоположности любой неформальной инициативы формализму и казенщине многих наших государственных и общественных организаций все же не позволяет объединить такие разнородные явления, как неформалы-рокеры и, скажем, различные организации, поддерживающие перестройку.

Давайте, к примеру, рассмотрим неформальные объединения подростков. Таких групп в стране сегодня более сотни типов, причем крайне разнообразных, возникающих и разрастающихся, как грибы в лесу после летнего дождя. Для непосвященного это что-то вроде китайской грамоты: ньювенверы, металлисты, брейкеры, рокеры, фаши, спартаковцы, хай-лайф, панки, новые хиппи, хипстеры-интеллектуалы, жлобы, люберы, афганы, мандры, телаги... Карта этих и прочих НМО напоминает генеалогическое древо дома Рюриковичей. Да и сама эта карта представляет собой нелепицу вроде "глобуса Московской области", ибо практически невозможно проследить связи этих подростковых команд с другими общественными структурами.

Такое положение не случайно. У нас, по сути, нет методологии изучения молодежных проблем, ибо очень долгое время общественные науки рассматривали путь развития личности в нашем обществе при помощи логики примитивного преформизма^*, видя в комсомольцах "мини-коммунистов", в пионерах "мини-комсомольцев", в октябрятах "минипионеров", а в дошколятах "мини-октябрят". Упоминание о конфликте поколений в социалистическом обществе считалось крамолой, а все, что не вписывалось в такую "логику" развития личности, объявлялось чуждым, асоциальным, отклонением.

^* (Преформизм (от лат. praeformo - заранее образую, предобразую) - учение о существовании в зародышевых клетках организма материальных структур, определяющих основные черты развития и строения организмов следующего поколения.)

Теперь, когда понятно, что между любером и комсомольцем есть какая-никакая разница, когда известно, что так называемые фашисты, отправляясь па свои сходки, меняют комсомольские значки на другие символы (нот вам и двойная мораль!), а иные спартаковские болельщики видят в алых тонах своих галстуков лишь цвет любимой команды, что не пионер - всем ребятам пример, а скорее для самого этого пионера примером является добравшийся к нам с помощью видео пресловутый Рембо, теперь, когда привычными объяснениями ничего нельзя объяснить, а можно только ругать неуступчивую жизнь за то, что она по желает течь по предначертаниям теории развитого социализма, возникает потребность испробовать другие понятия для описания реальности. И не только для того, чтобы противостоять обывательским представлениям о порочности молодежи, которые во псе времена были замешаны па вареве апокалиптических ужасов. И не для того, чтобы помочь нашему "министерству молодежи", как поделом прозвали в народе ЦК ВЛКСМ, перестроиться. Надо честно взглянуть в лицо действительности, проникнуться духом объективности и осознать очевидное: каждое общество имеет ту молодежь, которую оно заслуживает. И дело не в том, что часть нынешней молодежи не знает иных богов, кроме идолов рока, и иных способов самоутверждения, помимо мордобоя, а в том, почему так происходит.

Неформальное движение молодежи, как уже отмечалось, крайне неоднородно, и было бы опасным заблуждением впадать в перестроечные иллюзии, связывая с ним завышенные надежды па будущее. При этом несомненно, что именно подрастающему поколению суждено либо стать мощным отрядом - субъектом исторических перемен в нашем обществе, либо не стать, что звучит более трагично, но также вероятно. И все-таки нужно, следуя мудрому совету, не негодовать, а исследовать.

Э. Б. Гудилина. Насколько мне известно, основная проблема всегда состояла в том, что общество отвергало неформалов, предоставляя заниматься ими более "компетентным" органам, нежели ученые и исследователи. Из такого чисто внешнего противодействия "общественного мнения" неформальному движению вряд ли мог получиться позитивный результат, а уж о нравственном воздействии и речи быть не может.

А. В. Толстых. Нынешнее поколение неформалов-подростков, с которым общество и комсомол вступили в глобальный флирт, ощущает прессинг куда более опасный, чем внешнее противодействие. Речь идет о последствиях тех преобразований системы общественного воспитания, которые начались фактически в конце 70-х годов и были затем освящены вариантом реформы школы в 4984 году. Помимо заклинаний ("обеспечить дальнейшее улучшение", "поднять на новый уровень" и т. д.), закрепляющих генетическую связь данного варианта реформы школы с кризисом школы, обеспечивающих их, так сказать, преемственность, у реформы 1984 года был еще один подтекст, который не выносился на всенародное обсуждение, но подразумевался при планировании конкретных акций. Подтекст абсолютно аморальный. По сути, два ключевых пункта реформы: сдвиг начала школьного образования на шестилетний возраст и перевод трех четвертей учащихся общеобразовательных школ в систему профессионального обучения - были внесены по прямому госзаказу экстенсивной системы производства, начинавшей испытывать острый дефицит в малоквалифицированном о конвейерном рабочем, а также армии, страдавшей от неудовлетворительных количества и качества поступающего контингента (отсюда, кстати, акцент на подъем качества обучения русскому языку и физвоспитания, прозвучавший в материалах реформы). Как это ни неприятно признавать, по с приемом основных направлений реформы школы мы фактически проштамповали программу резкого понижения интеллектуального и культурного уровня основной массы подрастающих поколений.

Не стану вдаваться в детали критики содеянного, а ограничусь лишь краткой выпиской из статьи В. И. Ленина "О работе Наркомпроса", в которой, в частности, говорится: "Если мы вынуждены временно понизить возраст (перехода от общего политехнического к профессионально-политехническому образованию) с 47 лет до 45, то "партия должна рассматривать" это понижение возрастной нормы "исключительно" (пункт 4-й директив ЦК) как практическую необходимость, как временную меру, вызванную "нищетой и разорением страны". Общее рассуждение с потугами "обосновать" подобное понижение представляют из себя сплошной вздор"^*. Вот и судите о нравственной стороне "обоснований" пресловутого "трудового воспитания".

^* (Ленин В. И. О работе Наркомпроса // Полн. собр. соч. - 6-е изд. - Т. 42. - С. 323.)

Не знаю, насколько правомерно было рассматривать положение страны в начале 80-х годов как "нищету и разорение", но принятые решения по реформе школы наводили на грустные размышления: в то время как мы только учились гордиться достигнутым в хрущевские годы уровнем общеобразовательной подготовки школьников, приличествующим великой державе, уже начался обратный процесс сокращения времени, отводимого обществом подрастающему поколению для развития. Особенно больно это ударило именно по подросткам, которые были поставлены перед необходимостью решать свои жизненные проблемы, едва-едва освободившись от детских игр. Впрочем, "решать" - это не то слово, фактически выбора тут не было не только вследствие неподготовленности к нему 11-12-летних детей, но и потому, что выбор этот был предрешен наличными возможностями. Все это в декларациях к тому же было замешано на истерии "трудового воспитания", а по сути - на желании подключить подростков к системе тяжелого физического труда как можно раньше. Вялое сопротивление "подростковедения", ссылки на возрастные особенности и прочее тут существенной роли не играли. В прицел попали, как полагается при неразборчивости мишеней, прежде всего молодежная мода, досуг, музыка и т. д., проклинаемые именем его величества труда. Естественно, существенно улучшить ситуацию с трудовыми ресурсами страны таким варварским способом было невозможно: в то время как мир начинал удивлять чудесами компьютерных технологий, нельзя было безнаказанно лелеять престиж лопаты и вил. Душа подростка, открытая миру с юношеским максимализмом, получила в ответ звонкую пощечину и отвернулась от этого мира, уйдя в подполье подростковой жизни и предоставляя взрослым возможность любоваться лишь внешними, с мстительным налетом эпатажа знаками этих проявлений.

Тщательно выструганный и до упора вбитый клин между подростком и обществом привел подростковедение в разновидность ученого мракобесия, когда то, что писалось в учебниках педагогики и психологии, выглядело не более как дурная шутка или пародия на реальность. Поведение отроков все менее напоминало идиллическую картинку, их начали проклинать за алкоголизм и наркоманию, хулиганство и инфантилизм, меломанство и пустоту времяпрепровождения. При этом игнорировалась фактическая безальтернативность такого положения, порожденного трудностями адаптации к городской жизни сельских ребят, навязчивыми образцами "умения жить" и т. д.

Согласно давней культурной традиции отрочество рассматривается как "второе рождение личности". Подобно новорожденному, подросток с той же силой, по в других формах, нуждается в эмоциональной поддержке, в стихии общения. Как новорожденный, шокированный звуками и светом этого мира, пытается найти в нем опору с помощью отца и матери, близких взрослых, так и подросток нуждается в эмоциональной общности с другими представителями человеческого рода. И не его вина, что он находит то, что ищет, далеко за рамками лучших образцов культуры и ее лучших представителей. Прежде всего он находит искомое в кругу сверстников, но получает вожделенную пайку общения с определенной идейной начинкой, в виде сознания, которое позволяет ему хоть как-то вычленить себя в окружающем мире. Однако сознание это весьма специфично.

Н. А. Головко. Мне кажется, что в вашем выступлении сквозит дань моде: резко критиковать "застойные времена" и усматривать в них причину всех и всяческих бед, которые наблюдаются сегодня в нравственном воспитании молодежи. На мой взгляд, современная ситуация отличается своими специфическими чертами. Не могли бы вы, как психолог, занимающийся реалиями нравственного мира подростков, более подробно остановиться на тех явлениях, которые наблюдаются непосредственно в 80-е годы?

А. В. Толстых. Если вас интересует нынешняя реальность, то она такова.

Сегодня подростковый мир оказался расколотым на две большие группы. Одна, сохранив возможности для саморазвития, демонстрирует достаточно высокий уровень интеллектуального и личностного развития, ориентируется на культурные образцы взрослого мира и во многом продолжает традиции отрочества, сложившиеся к середине 60-х годов. Другая, намного более многочисленная, тяготеет к культу грубой физической силы, отличается весьма необычными формами поведения и сознания. Недостаточный интеллектуальный и культурный уровень, мешающий сосредоточиться, углубиться в знания, книги; дурной пример для подражания взрослой жизни, основанной на корпоративности, коммуникативный голод и анонимность городского общения и самое главное - отсутствие свободы выбора, альтернативы присоединения к неформальной общности неотвратимо предопределяют путь подростка.

Выходя за пределы очерченной взрослыми "детской площадки" (дом, школа, "кружок по фото" и пр.), молодой человек оказывается на плотно заселенной территории подростковых групп. Невиданная ранее тотальность несвободы подростка заключается в том, что, уходя от несвободы семьи и школы, он попадает в несвободу неформальной организации. Даже сам выбор неформальной группы не свободен. Чаще всего подросток примыкает к уже сложившейся группе в основном по территориальному признаку. "Зазор" между группировками настолько невелик, что для большинства подростков просто не остается иной альтернативы, кроме как смириться с тем, что он с завтрашнего дня - "панк" или "скейтбордист". Тотальная несвобода от окружения - одна из характерных особенностей современного отрочества.

Другая - беспредметность общения. "Предмет", вокруг которого объединяются подростки, выполняет практически "тотемическую" функцию. Рок-музыка, футбол, мода и пр. являются лишь поводом для определенного типа общения. Специалистов обычно поражает то обстоятельство, что футбольные фанаты в массе не разбираются в азах футбола, "рокеры", различая этикетки солистов и групп, - вовсе не меломаны и музыкально безграмотны и т. д. На самом деле, тут нет ничего удивительного, ибо и футбол и музыка, как и прочие "предметы", лишь помогают различать "свою" общность.

Гораздо важнее предмета общения оказываются всевозможная атрибутика и символика. Они выполняют роль наглядно-чувственной картины ритуала, который организует группа вокруг того или иного занятия. Последнее связано с некоторыми особенностями того типа сознания, который оказывается единственно приемлемым в жизни подростковой группировки. Фактически иначе, чем через "мы" неформальной общности, подросток никак не представлен в своем сознании. Лишь подчиняясь ритуалу жизни неформальной группы, некоторым нормам поведения и общения, заменяющим ему реальный язык жизни, подросток оказывается способным вычленить себя из временного и пространственного континуума. По сути, каждый из участников группировки существует не как отдельный индивид, а лишь как "маска" общности, как "роль", способ действия, предписанный этой "маске". Реальное воспроизводство ритуала общения является сущностью неформальной группы такого типа.

Все это напоминает мифологическое сознание и по всей вероятности представляет собой его современную разновидность.

С. А. Лощакова. На вашем месте я формулировала бы более жестко. Это и есть мифологическое сознание. Но тут сразу возникают вопросы: благодаря каким механизмам оно функционирует в подростковой общности и какие последствия имеет для формирования моральных установок личности?

А. В. Толстых. Важным механизмом, позволяющим поддерживать такое сознание, является зрелищное общение. Поскольку подростковое общение беспредметно, оно подчеркнуто эмоционально. Чтобы достигнуть эмоциональной близости, используется зрелищное общение, а именно такой процесс взаимодействия и взаимовлияния участников определенного публичного действия, в котором главное место занимают аудиовизуальные компоненты ("совокупность видимого и слышимого"), организующие восприятие определенным образом: вызывая сильное эмоциональное переживание, обостренное чувство общности, причастности к группе.

Элементы зрелищного общения присутствуют практически во всех феноменах, отличающих быт неформальных групп.

Агрессивно настроенное по отношению к любому внутреннему сосредоточению, к рефлексивности (размышлению) вообще, зрелищное общение посредством приемов, связанных с воздействием на психофизическую организацию ударными дозами впечатлений, внушает чувства эмоциональной близости, защищенности.

Этому подчинен весь антураж рок-концерта или аура дискотеки. Запредельно форсированный звук выбирает в качестве резонатора не ухо, а тело человека, которое "бьется" волнами жестко ритмизированной музыки, как бы провоцируя активность, встречное движение. Световые эффекты, пульсирующий свет, которые "рубят" движения толпы, усиливают иллюзию единого движения. Все это подчеркивается единством грима, стрижки, одежды, что становится главным компонентом "тусовки". Ту же роль играют одноцветные шапочки, шарфики, флаги и речевки фанатов, доводящих себя до иступления ажиотажем "боления".

Зрелищное общение усиливает момент оппозиционности-противопоставления "мы" и "они" ("спартаковцы" и "динамовцы", "дискотека" и "не-дискотека", "свои" и "чужие"), наполняя зрелищное общение псевдопредметностью, а возникающий в результате релаксационный (расслабляющий) эффект гасит напряжение внутренних состояний личности. Это реальное переживание "мы" дает подростку ощущение защищенности перед лицом взрослого мира.

Подростковые группировки обычно хорошо организованы, требуют безусловной и непререкаемой лояльности, преданности группе. В этом смысле организационные основы подростковой неформальной общности также настроены на волну деперсонализации, уничтожения личностного начала, как и ее идеология, основанная на мифологии и зрелищности, закрытая для моральных оценок извне.

Лишь жестко держа горизонтальные связи, разрушая связи вертикальные, отсекая связи с миром взрослых, группа обеспечивает свою устойчивость. Как это ни парадоксально, но полувоенная дисциплина группировки отвечает чувствам подростка, главным из которых является страх потерять "свою" группу, боязнь отторжения, грозящего каждому чужаку. Отсюда и псевдоморальная установка делать что-то вопреки собственным желаниям, тщательно их прятать от окружающих. Весьма своевольные в школьном и домашнем кругу, подростки в группировке могут проявлять чудеса дисциплины и самоограничения.

Лишаясь свободы выбора, они обретают взамен нечто крайне важное: чувство зависимости рождает чувство уверенности в себе, что позволяет снять или по крайней мере отодвинуть львиную долю фобий и найти относительный душевный комфорт.

При этом общность держится не коллективизмом, а стремлением к разграничению с другими общностями. Все подростковые группы - соперничающие группы. Причем это соперничество чем дальше, тем больше носит характер столкновений, в том числе и кровавых. Определенное влияние на нравственность (а скорее, на безнравственность) подростковых групп начинает оказывать организованная преступность. Все это не удивительно, поскольку деперсонализирующий эффект неформального общения в группах с низким уровнем рефлексии позволяет подсовывать в качестве групповых самые различные цели и средства их достижения, в том числе далекие от морали.

Энергичность, активность подростковых неформальных групп, их жесткую организацию можно использовать как в социально-позитивных целях (в случае предложения позитивных программ), так и в целях асоциальных. Об этом говорил и А. И. Шендрик. Причем последнее более реально, учитывая и слабый авторитет комсомола в молодежной среде, и те барьеры, которые возникают на пути постижения высоких социальных задач у членов неформальных групп из- за их низкого интеллектуального и культурного уровня развития.

Видимо, нам необходима более продуманная и гибкая стратегия воспитательной работы с подростками-неформалами, потребность в которой диктуется теми тревожными явлениями, о которых мы говорили. Это можно сделать, лишь развернув широкое обсуждение и конкретные исследования.

С. А. Лощакова. Нарисованная вами картина весьма впечатляюща и небезынтересна. Однако не слишком ли пессимистично вы смотрите на вещи?

А. В. Толстых. По этому поводу мне вспомнился анекдот. Врач говорит больному: "У вас рак". А тот отвечает: "Доктор, вы пессимист!.."

Я психолог, могу только поставить диагноз. И мой профессиональный долг - делать это честно. Хотя я понимаю, что нравственно воспитывать людей, жаждущих стать честными тружениками, удобнее. Увы, у нас сейчас другая ситуация.

Л. В. Коновалова. У нас действительно происходят страшные вещи, которые можно обозначить общим понятием: бездуховность. Некоторые из этих вещей, механизм их действия, в том числе и психологический, мы только что услышали. Эта бездуховность, на мой взгляд, страшна не только тем, что люди пьют, плохо относятся друг к другу, становятся жестокими, по тем, что многие просто перестают понимать, что такое человек, для чего он живет на свете и каковы те законы, по которым он живет. Без обращения к нравственным ценностям, без уяснения категорий морали преодолеть бездуховность совершенно невозможно.

Наш возврат к нравственности очень труден. Сегодня нередко произносились слова "нравственное воспитание", "духовность", но мы, как мне кажется, ни на шаг не вошли внутрь этих понятий. Действительно сегодня самое трудное для нас - погрузиться внутрь этих понятий и ответить на вопросы: что же такое эта самая духовность, эта самая нравственность? И тут выясняется, что мы, специалисты в области этики, во многом виноваты, ибо должны были каким-то образом раскрывать содержание этих понятий людям. Знать-то знали, да говорили мало.

И дело здесь не в том, что мы увлеклись кантовской категорией долга, ведь долг - категория этики. Наше несчастье в том, что мы и в это понятие вложили общесоциальное, политическое, даже идеологическое содержание, а по специфически нравственное. Об этом специфически нравственном содержании почти никто из наших этиков никогда не говорил. А оно состоит в том, что человек свободен даже в выполнении своего долга. Он его может выполнить или не выполнить. То есть это добровольность, это желание быть нравственным, выбор морали, уважение к самой морали, а не к чему-то социально-утилитарному. Вот в чем специфически нравственная вещь.

Подчас утверждалось, что долг - это чисто утилитарное понятие: ты должен - значит, ты обязан, тебе приказано значит, ты сделай, так как это нужно обществу, полезно ему. И все это совершенно независимо от того, есть ли здесь автор поступка и почему он его выбирает. Но это к слову.

Выше я уже говорила, что у нас есть такие понятия, которые, пока они были нам почти не нужны, хранились "до востребования" в религиозно-нравственном сознании, - это сострадание, милосердие, любовь к людям и другие понятия из этого же ряда. Однако в содержании этих понятий есть очень серьезные противоречия. Мне кажется, что это те противоречия, которые религиозно-нравственное сознание тоже не может разрешить. Возьмем любовь к людям: я буду очень любить людей, но не могу любить все те недостатки, которые в них есть. Значит, не любя эти недостатки, я должна с ними бороться. Или: я очень люблю людей, но не люблю тех, кто этих людей угнетает.

Вы помните разговор Ивана Карамазова с Алешей, когда Иван рассказывал Алеше Карамазову о том, как жестоко относится какой-то человек к своему ребенку или барин к своим крепостным. И Алеша, а вы знаете, что это один из самых любимых героев Достоевского, у которого Иван спрашивает, что бы он сделал с этим жестоким человеком, ответил: "Я бы его расстрелял"! Значит, логика любви может приводить к насилию и даже к необходимости убийства и т. д.

Мне кажется, что этика воспитания (только ни в коем случае не надо ее сводить к какой-то педагогической этике) должна раскрыть, психологически достоверно проанализировать всю сложнейшую внутреннюю логику морального сознания и морального становления личности.

Э. Б. Гудилина. Очень приятно было услышать сегодня об общечеловеческом, а не только классовом в морали. Мне кажется, пора снять шоры, которые еще имеются у большинства людей в восприятии общечеловеческого.

Реплика с места. А есть ли общее в моральных нормах разных народов?

Э. Б. Гудилина. Да, конечно, очень много общего. Возьмите нравственные требования не только христианства, сформулированные в Библии, но моральные нормы индуизма и ислама, буддизма и других религий. Мне довелось быть в Индии, на Цейлоне. Там очень много сект. В частности, одна из них - джайнисты. У них особое отношение ко всему живому. Мы ведь воспринимали их как нечто очень странное, не понимали их поведения. Они, например, никогда не пользуются транспортом, не обрабатывают землю, потому что не могут убить какого-нибудь червячка, любое живое существо. Надо сказать, что многие религии сходны в некоторых общечеловеческих ценностях: в отношении к жизни, уважении не только к жизни человека, но и любого существа, к живому вообще.

Не потому ли, что мы никогда эти проблемы и взгляды не пропагандировали, не занимались ими всерьез, у нас складывается культ жестокости, особенно у детей: пытают, мучают животных и нет у них чувства понимания, сострадания, милосердия. А ведь бывает, что и мы сами склонны воспринимать сострадание, милосердие как сентиментальность, излишнюю чувствительность. Правильно ли это? Нет. Как-то у нас повелось - жалость унижает человека. Зачем нам унижать человека жалостью? Зачем нам давать человеку проявлять доброту, благородство, душевные качества?

В результате получилось, что многие нравственные нормы стали зыбкими: вернуть долг - это при определенных условиях значит сдержать слово. А почему я должна это делать, когда многие этого не делают? Это же никак по влияет на мою честь. Вот такая логика. И вот честь, честность, в их многовековом понимании, становятся лишь словами, теряют свой смысл, весомость, непреложность.

Конечно, мы не полностью солидаризируемся с библейскими текстами, среди нравственных заповедей там много специфически ритуальных, которые сейчас с трудом воспринимаются. Но то, что является выстраданным человечеством, необходимым ему, отсутствие чего в наше время ведет к жестокости, ко многим нравственным порокам, должно действовать полностью.

А что влияет на нравственность сейчас? Возьмем, к примеру, непродуманную борьбу с пьянством, развернутую несколько лет назад. Что мы видим? Запреты, унижение достоинства человека, ограничение возможностей его выбора. Еще Л. Толстой говорил, что трезвость будет не тогда, когда мы уберем все бутылки и не дадим человеку доступа к спиртному, а тогда, когда ему самому не захочется быть пьяным. Вот это - не захочется быть нечестным, не захочется не отдать долг и т. д. - это и есть правильный путь. Но этого нужно уметь достичь.

Л. В. Коновалова. Перед нами - теоретиками, а не педагогами - стоит невероятно сложная задача. В решении ее мы можем, конечно, объединиться и бросить наши старые понятия, более того, я считаю, что в решении этих задач мы можем и должны объединиться также с теоретиками Запада и не считать, как прежде, что абсолютно все, что они пишут, неправда. Западные философы уже сейчас наработали массу интересных вещей в области нравственности. Необходим нам контакт и о деятелями религии. Почему? Да потому, что мы решаем общие задачи, вечные задачи, и решать их нужно только сообща,

Дискуссия подошла к концу. Что можно сказать об ее итогах? Несомненно, разговор был плодотворным. Приходится честно признать, что теория и практика нравственного воспитания сейчас далеко не отвечают потребностям нашего общества. Воспитание людей должно быть прежде всего нравственным. Если же оно теряет это необходимое качество, то называться воспитанием уже не может. Здесь применимы другие термины - воздействие, формирование, даже давление.

Сферу нравственности чрезвычайно трудно выделить в реальном жизненном процессе, эмпирически ее зафиксировать. Традиционно она связана со сферой души. Эта постановка вопроса идет еще с античных времен, когда люди в совместной жизнедеятельности вырабатывали в себе некое общее качество, которое поддерживало основы социальности и позволяло их отношениям быть достаточно сбалансированными. Когда мы отождествляем сейчас нравственность и духовность или духовность объявляем целью нравственного развития, то не вполне конкретно представляем себе место морали в иерархии человеческих ценностей. О чем здесь идет речь? Да о том, что без определенной конкретизации сама идея нравственности становится абстракцией, как это было у нас на протяжении многих лет. В таком расплывчатом виде нравственность как бы выпадает из интеллектуальной философской традиции. В таком виде она, к сожалению, предстает и в советской литературе вплоть до последнего времени.

Это же обстоятельство, видимо, вполне закономерно затруднило единодушное мнение по тем сложным вопросам, которые были вынесены на обсуждение "круглого стола".

Можем ли мы уже сейчас говорить, что вопросы, связанные с воспитанием человека нравственного, столь необходимого нам, решаемы в обозримом будущем? И да, и нет.

Обсуждение показало, что мы хорошо знаем наши беды, видим их причины, можем поставить в общем виде задачи воспитания. Достаточно ли этого, располагаем ли мы арсеналом для практического решения задач нравственного воспитания? Кто должен воспитывать, как и чему учить? Вопросов много, обсуждение продолжается^*.

^* (Редакция планирует продолжить разговор о проблемах нравственного воспитания и опубликовать в 1990 г. материалы "круглого стола", состоявшегося в апреле 1989 г.)