Возвышенное в искусстве

Грандиозность, масштабность, монументальность - типичные формы отражения возвышенного в искусстве.

Для греков царем богов был самый могучий из них - Зевс. В храме Зевса и в скульптурном изображении бога-громовержца этот эстетический принцип был запечатлен с наибольшей полнотой и наглядностью. Храм Зевса в Олимпии был повержен землетрясением. Века и эпохи проносились над его развалинами, но остатки грандиозных колонн и сейчас волнуют и восхищают. Однако не только в монументальности секрет величия этого храма. Внутри него в древности помещалась колоссальная статуя Зевса, восседающего на троне. Статуя была так рассчитана по отношению к высоте храма, что если бы сидящая фигура бога поднялась и выпрямилась, то своей мощной головой Зевс пробил бы крышу. В найденном соотношении размеров скульптуры и храма заключался один из источников того общего впечатления, которое производила фигура Зевса в совокупности с интерьером здания. Вся композиция как бы говорила: человек могуч, он возвел величественный храм, но Зевс несравненно могущественнее: стоит ему привстать - и все сооружение рухнет. Идея владения одними силами природы и зависимости от других ощущалась в самом замысле архитектурно-скульптурного ансамбля, производившего эстетическое впечатление прекрасного и возвышенного.

Древнегреческая архитектура человечна в своей красоте. Ей присуще то, что Аристотель называл мерой: здания не слишком велики и не слишком малы, они под стать человеку. Парфенон, например, достаточно грандиозен, чтобы утверждать мощь человека, и достаточно соразмерен ему, чтобы не подавлять. Египетские же пирамиды возвышенны. Утверждая величие фараона, они подавляли личность, которая на фоне грандиозной усыпальницы превращалась в песчинку, ничего не значащую по сравнению с вечностью, запечатленной в колоссальном образе надгробного сооружения. Минимальность полезных функций пирамид еще более подчеркивала антидемократический характер их величия.

Для средневековья характерно религиозно-мистическое, феодально-клерикальное представление о возвышенном, отождествление возвышенного с богом. Образ возвышенного запечатлен в средневековых готических соборах. Устремленными вверх линиями они выражали связь человеческих надежд с небом. Эти сооружения проникнуты порывом к идеальному, почти несбыточному, по при огромных усилиях не закрытому для человечества совершенству. Осваивая грандиозное пространство ввысь, готические соборы образовали узкие высокие колодцы нефов с таинственно мерцающим светом, проходившим сквозь цветные витражи. Приглушенное освещение, таинственность, устремленность к небесам создавали ирреальную атмосферу, далекую от обыденности.

Характерное для эпохи Возрождения воплощение возвышенного - микеланджеловская скульптура Давида. Юный богатырь изображен за мгновение до схватки, перед самым высшим напряжением, перед броском, когда все силы человека замирают. Его расслабленные мышцы играют под юношески нежной кожей. Но за этим чисто физиологическим состоянием стоит образ потенциального могущества человека, которому еще предстоит раскрыться^*. Это таящееся в человеке могущество, которое вот-вот прорвется, осуществится, и есть образ возвышенного - того прекрасного, которое грядет, но в данный момент еще не вполне подвластно человеку.

^* (Существует и другое прочтение "Давида" (что не исключает и данной трактовки): юноша изображен через мгновение после битвы. Голиаф убит, но Давид не испытывает торжества. Он исполнил свой долг и теперь печально глядит на поверженного врага.)

У. Шекспир в "Короле Лире" подверг художественному анализу истинное и ложное величие. Король Лир обладал могуществом власти, но ее величие было призрачным: он руководствовался только прихотью и был не добр и справедлив, а капризен и тщеславен. Лир слеп душой: лесть старших дочерей он принял за истинную любовь, а молчаливое обожание младшей дочери Корделии - за холодность и черствость. Но вот, преданный старшими дочерьми, Лир оказывается в бурю среди степи. Ослепленный молниями, безумный от горя старик в рубище, лишенный призрачного величия самодурствующей власти, обретает человеческий взгляд на вещи, а с ним и подлинное могущество. Мощь человеческого духа открывается в гонимом короле. Он гордо противостоит несчастьям и, осознав наконец истинные ценности мира, обретает нечто большее, чем власть над людьми,- власть над собой, над своими страстями, реальное видение жизни.

В искусстве нового времени возвышенное ярко воплощено в Девятой симфонии Бетховена. Тихие, глухие, мерцающие звуки постепенно нарастают и вдруг взрываются. Вот вновь все замерло, как бы ушло под землю, но там копится какая-то огромная энергия, ее искры прорываются и вспыхивают, снова гаснут, и вдруг, прорвавшись, мощная волна катится, все сметая на своем пути. Симфония передает подспудную мощь исторических процессов, в которые втянуты огромные людские массы.

В отличие от бетховенского, мир музыки Моцарта уютен, обжит, он весь светится изнутри, весь согрет трепетным человеческим дыханием. Его мир - это гармонично замкнутое целое. Он похож на ту хрустальную звенящую сферу, которой древние греки окружали в своих натурфилософских представлениях планеты. Этот родной человеку, освоенный им мир не пугает, в нем нет ничего сверхъестественного. Иногда Моцарт грациозен, изящен, иногда улыбчив, порой печален и даже скорбен, но всегда прекрасен. Мир Бетховена грандиозен и бесконечен. В его музыке все неожиданно: и тихие журчащие, воркующие звуки, и взрывы бурь, и шепот влюбленных, и грохот всемирных катастроф. Эпоха революционных бурь ворвалась в музыку и преобразила ее. И природа, и человеческая жизнь воспринимаются Бетховеном космично, возвышенно.

Отражение возвышенного в искусстве требует от художника особой интенсивности, яркости, приподнятости средств художественной выразительности.

В подготовительных материалах к "Истории Петра" А. С. Пушкин описывает Полтавский бой со спокойным бесстрастием историка: "Петр объехал со своими генералами всю армию, поощряя солдат и офицеров, и повел их на неприятеля. Карл выступил ему навстречу; в 9-ом часу войска вступили в бой. Дело не продолжалось и двух часов - шведы побежали.

На месте сражения сочтено до 9234 убитыми. Голиков погибшими полагает 20 000, на три мили поля усеяны были трупами. Левенгаупт с остальными бежал, бросая багаж и коля своих раненых. Ушедших было до 16 000, а с людьми разного звания - до 24 000"^*. И хотя цифры и факты показывают масштабы битвы, ее описание здесь не производит впечатления возвышенного.

^* (Пушкин А. С. Полн. собр. соч. В 10-ти т., т. 9, с. 218 - 219.)

А вот то же описание боя в поэме "Полтава". Подбирая восторженные слова высокого стиля, Пушкин рисует образ Петра и создает возвышенную, впечатляющую картину гигантского сражения:

 Тогда-то свыше вдохновенный 
 Раздался звучный глас Петра: 
 "За дело, с богом!" Из шатра, 
 Толпой любимцев окруженный, 
 Выходит Петр. Его глаза 
 Сияют. Лик его ужасен. 
 Движенья быстры. Он прекрасен, 
 Он весь, как божия гроза. 
 ......................... 
 И грянул бой, Полтавский бой! 
 В огне, под градом раскаленным, 
 Стеной живою отраженным, 
 Над падшим строем свежий строй 
 Штыки смыкает. Тяжкой тучей 
 Отряды конницы летучей, 
 Браздами, саблями звуча, 
 Сшибаясь, рубятся с плеча... 
 Швед, русский - колет, рубит, режет. 
 Бой барабанный, клики, скрежет, 
 Гром пушек, топот, ржанье, стон, 
 И смерть и ад со всех сторон* .

^* (Там же, т. 4, с. 293-294, 295.)

В. Маяковский писал, что битвы революции посерьезнее Полтавы. Возвышенные события нашей эпохи требуют особо ярких, пафосных художественных средств.