Полифоничность и диалектическое взаимодействие эстетических свойств в жизни и в искусстве

Взаимодействие человека с реальным миром сложно и многообразно. Обстоятельства текучи и изменчивы, а человек, оставаясь самим собой, в каждой ситуации равен и не равен себе, тот же и вместе с тем иной. Он в каких-то отношениях хорош, а в других дурен, в каких-то отношениях комичен, а в иных героичен и т. д. Раскрыть это диалектическое взаимодействие характера и обстоятельству средствами искусства - значит отразить жизнь эстетически многогранно, объемно, в ее разных эстетических свойствах.

В трагедии Шекспира смело вторгается комедийное начало в лице остроумного народного шута. "Одной из особенностей английской трагедии, настолько оскорбительной для чувств француза, что Вольтер даже назвал Шекспира пьяным дикарем, является причудливая смесь возвышенного и низменного, страшного и смешного, героического и шутовского"^*.

^* (Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 10, с. 174.)

Причудливое сочетание в одном мазке эстетически разных красок присуще и творчеству Сервантеса. Пожалуй, нет такого эстетического свойства, которого не было бы в характере Дон Кихота. В нем и возвышенные, и прекрасные, и эстетически отрицательные черты, и романтическое, и чудесное, и трогательное. И все эти многообразные краски эстетического спектра отчетливо проступают на фоне трагикомического.

Испанский драматург Лопе де Вега отмечал правомерность соединения трагического и комического в драматургии, так как в самой действительности эти начала находятся "в смешении". Об этом же писал Г. Лессинг: "Правда ли, что сама природа служит для нас образцом в сочетании обыденного с возвышенным, шуточного с серьезным, веселого с печальным? По-видимому, так"^*.

^* (Лессинг Г. Гамбургская драматургия. М, - Л., 1936, с. 254.)

Гибкость взаимодействия и взаимопроникновения различных эстетических свойств в реалистическом образе не лишает его определенности. Другими словами, эстетическая полифония художественного образа не исключает его эстетической доминанты. Это всегда образ преимущественно возвышенный, комический или трагический.

Вот образ графини в "Пиковой даме" А. С. Пушкина. Эта полумертвая старуха лишена развитого интеллектуального и эмоционального содержания, так как в ней уже заглохла духовная жизнь. Ум и чувства в ней еле-еле теплятся, мерцают, чадят и уж никак не сверкают богатством и многообразием. И все-таки этот образ многогранен, объемен, потому что старухе даны разные эстетические характеристики: в ее образе есть и прекрасное, и безобразное, и возвышенно-величавое, и низменно-уродливое, и трагическое, и комическое.

Однако эстетическая доминанта этого образа - низменное и безобразное. Это как бы основа, на которой разворачивается эстетическое многоцветье. Графиня отвратительна в своем чисто физическом распаде: эта последняя представительница древнего аристократического рода не только выходец из "того века", но и как бы выходец с того света.

Сама эстетическая доминанта образа графини богата оттенками. Вот одна из центральных характеристик старухи: "Она участвовала во всех суетностях большого света; таскалась на (балы, где сидела в углу, разрумяненная и одетая по старинной моде, как уродливое и необходимое украшение бальной залы; к ней с низкими поклонами подходили приезжающие гости, как установленному обряду, и потом уже никто ею не занимался"^*. Здесь каждое смысловое звено фразы усиливает основную эстетическую характеристику образа. Графиня - дряхлая, почти развалившаяся участница всей суетности большого света (слово "суетность" принижает и свет, и участницу его суеты). Старуха не ездит, не посещает, а таскается на балы (этим подчеркивается ее никчемность). Угол, в котором сидит старуха на балу, тоже принижает ее образ (возникает ассоциация с ненужной вещью, которую запихнули в угол). Румяна на лице старухи еще больше подчеркивают его дряхлость, безобразность. Она служит уродливым и необходимым украшением бальной залы, к которому "с низкими поклонами подходили приезжающие гости", - это как бы зрительный образ низменного, которому, "как по установленному обряду", низко поклоняются в суетном свете. Но даже суетному свету, самому по себе никчемному, в конечном счете не нужно это "уродливое украшение"; поэтому, отдав старухе низкий поклон, "уже никто ею не занимался".

^* (Здесь и далее цит. по: Пушкин А, С. Полн. собр. соч. В 10-ти т., т. 6, с. 317-356.)

Уродливость графини, ее духовная опустошенность и никчемность, бесцельность и безрезультатность прожитой ею жизни дополняются еще одним оттенком безобразного - мертвенностью: "...два лакея приподняли старуху и просунули в дверцы", "...лакеи вынесли под руки сгорбленную старуху, укутанную в соболью шубу...", "...графиня, чуть живая, вошла и опустилась в вольтеровы кресла". Мертвенность выражается и в неодухотворенности: "...в мутных глазах ее изображалось совершенное отсутствие мысли".

Пушкин передает омерзительный облик старухи. Особенно остро этот мотив звучит в сцене ее приготовлений ко сну: "Желтое платье, шитое серебром, упало к ее распухлым ногам. Германн был свидетелем отвратительных таинств ее туалета..." Низменные черты характера графини сквозят и в манере речи, где каждая фраза есть приказ или окрик, повеление или ироническая издевка, придирка или каприз самодурки.

Однако образ графини обладает и прямо противоположными эстетическими свойствами. В некоторых отношениях она предстает перед читателем в своем прекрасном и даже возвышенно-величественном облике, проецируемом автором из прошлого. В спальне ее на стене висел портрет, писанный в Париже m-me Lebrun и изображавший "молодую красавицу с орлиным носом, с зачесанными висками и с розою в пудреных волосах". Портретный облик светском красавицы совпадает с тем, который возникает из анекдота, рассказанного Томским.

Красота озаряет образ старухи в последние мгновения ее жизни. И если безобразность графини подчеркивается через ее мертвенность, то прекрасные черты раскрываются через оживленность. Последние вспышки жизни освещают мертвенный облик графини и как бы на мгновение очеловечивают ее. Появление незнакомого мужчины - Германца в спальне графини производит на нее сильное впечатление: "...вдруг это мертвое лицо изменилось неизъяснимо. Губы перестали шевелиться, глаза оживились..." Произнесенное Германном имя возлюбленного аристократки вновь озаряет светом жизни ее лицо: "Графиня видимо смутилась. Черты ее изооразили сильное движение души..." В третий раз при виде пистолета в руках Германна графиня "оказала сильное чувство". И наконец, чувство самосохранения так сильно, что, умирая, старуха как бы оживляется и в последний раз вспыхивает огнем жизни: "...она закивала головою и подняла руку, как бы заслоняясь от выстрела... Потом покатилась навзничь... и осталась недвижима".

Если человек способен на сильное движение души, если даже в смертный час его озаряет прекрасный свет оживления при воспоминании о любовной истории молодости, значит, в характере этого человека, сколь бы он ни был темен и низмен, остались светлые и прекрасные стороны.

Образ старухи окрашен еще одним эстетическим цветом - трагедийностью. Трагично уже то, что оживление наступает лишь в предсмертные ее минуты. Гибель графини окутана таинственностью, освещена мерцающим светом страшного драматического напряжения, которое особенно чувствуется в природе: "Погода была ужасная: ветер выл, мокрый снег падал хлопьями; фонари светились тускло; улицы были пусты". Трагически-напряженная сцена свидания Германна и графини идет на контрастном фоне молений и уговоров ночного гостя и молчания старухи. Ужасна развязка нарастающего напряжения этой сцены и ее последний аккорд.

Старуха "покатилась навзничь... и осталась недвижима".

"- Перестаньте ребячиться, - сказал Германн, взяв ее руку.- Спрашиваю в последний раз: хотите ли назначить мне ваши три карты? - да или нет?

Графиня не отвечала, Германн увидел, что она умерла".

Как безобразное и низменное оттенено в образе графини прекрасным и возвышенным, так трагизм и ужасность оттенены ироническим и сатирическим. И мертвенность, и фантастическое превращение графини в пиковую даму очень близки приему овеществления, столь свойственному сатирической образности. Графиня, символ старого века, насмехается насмешкой рока над духом приобретательства и авантюризма нового времени, олицетворенным в образе Германна. Ирония судьбы овеществлена в образе иронизирующей старухи. Первый раз усмешка на устах старухи появилась, когда она лежала на катафалке. "Германн... приподнялся, бледен как сама покойница, взошел на ступени катафалка и наклонился... В эту минуту показалось ему, что мертвая насмешливо взглянула на него, прищуривая одним глазом". Затем насмешка и иронический прищур глаза появляются уже на лице пиковой дамы.

"- Дама ваша убита, - сказал ласково Чекалинский.

Германн вздрогнул: в самом деле, вместо туза у него стояла пиковая дама. Он не верил своим глазам, не понимая, как мог он обдернуться.

В эту минуту ему показалось, что пиковая дама прищурилась и усмехнулась. Необыкновенное сходство поразило его:

- Старуха! - закричал он в ужасе".

Образ старухи обладает гибкой системой эстетических свойств, которые диалектически взаимодействуют, взаимопереходят, дополняют, оттеняют друг друга, переливаются и светятся. Но над всем ее обликом царит и властвует одна черта - мертвенность. Эта форма проявления безобразного наконец как бы полностью материализуется и превращается в окаменение смерти. "Мертвая старуха сидела, окаменев, лицо ее выражало глубокое спокойствие".

Полифоничность эстетических характеристик обусловливает жизненность искусства, позволяя отразить реальное эстетическое богатство действительности.