Жизнь стиля в произведении

Проследим живую жизнь стилевых пластов на примере "Медного всадника" А. С. Пушкина.

А. Бенуа - Иллюстрация к поэме 'Медный всадник' А. С. Пушкина

Образы "Медного всадника" имеют обобщенно-философический, аллегорико-символический характер.

Когда Пушкин пишет о Неве, которая "дышит, как с битвы прибежавший конь", то река предстает стихией не только природной, по и социальной. Действия наводнения социально разрушительны. Нева проявляет себя как вор, разбойник, злодей, то есть не как природная, а как человеческая сила. Нева то державна, то революционна. Сближая Неву с мятежной силой народного возмущения, поэт использует образ осажденного Зимнего дворца ("дворец казался островом печальным" среди потопа).

Медный всадник на коне - всадник, оседлавший стихию, управляющий ею с помощью железной узды. Конь - Нева - державная власть - народ - бунт - все это звенья метафорической цепи, каскад переносов значения, "смысловой игры", аллегорических сближений, феерия смыслового содержания. Эта небольшая по объему поэма - средоточие "сверхплотного вещества" смысла. Ее малый объем не только результат великого чувства художественной меры, но и знак спрессованности ее смысла. Конечно же стихия потопа не прямо тождественна народному бунту, но имеет известное художественно-моделирующее значение: наводнение то действительно схоже с народным возмущением, то прямо сопрягается, перекликается с реальным народом, стоящим по берегам Невы в ожидании развязки событий:

 Народ 
 зрит божий гнев и казни ждет.

Для аллегорического смысла поэмы существенно, что река, обычно закованная в созданный Петром береговой гранит, разбушевавшись, оказывается враждебной как Медному всаднику, олицетворяющему государственность, так и Евгению - обнищавшему представителю древнего дворянского рода, как и народу, благу и имуществу которого стихия наносит невосполнимый ущерб.

Завязка и конфликтная ситуация "Медного всадника" совершенно в духе классицизма. Идея личного счастья, носителем которой является Евгений, сталкивается с идеей государственности, представленной Петром. Однако разрешение этой экспозиции: Евгений (личное счастье) - Петр (государственность, законность) - происходит иначе. Все не решается в чью-либо одностороннюю пользу, а ставится вопрос о нахождении некой гармонии современности и истории, личности И государственности, счастья и законности. В концепции поэмы живет реалистическое начало: острое чувство подчиненности бытия личности и общества напору истории, которая закономерно во все вторгается, все корректирует, переиначивает. Вся история России сконцентрирована в государственности, воплощающей упорядоченность, организованность. Потоп воссоздается в поэме как беспорядок истории, олицетворение ее хаоса. Как рушатся разбушевавшейся стихией упорядоченные людьми набережные и мостовые, так мятеж вламывается в государственность и крушит не только ее, но в первую очередь противостоящую ей частную жизнь Евгения.

В поэме Пушкин совершает поистине художественное открытие в сфере языковых средств, применяя в качестве эзоповского языка одический слог. В "Медном всаднике" он добивается такого одического звучания стиха, что его мысль обретает противоцензурную защиту: создается ощущение сплошного восхваления Петра, его творения - Петербурга, всего строя жизни. Обходя социально-цензурные табу, эзоповская манера одновременно решает и чисто художественную задачу - выражение иронии. Все это говорит о сложном, многослойном художественном строе поэмы.

Одический слог всегда был традиционной формой возвышенного содержания. Пушкин надломил и преобразовал эту традицию, уходящую корнями в русский литературный процесс XVIII в. Одический стиль у Пушкина стал формой не только воспевания возвышенного (первоначальные замыслы Петра, рожденный его волей величественный Петербург), но и художественного воплощения бытового, повседневного (частная жизнь Евгения, его поиски личного счастья) и даже низменного и отрицательного (царский гнев против маленького человека, его жестокое преследование Медным всадником и другие противочеловечные действия самодержца). Вплавленные в одическую структуру художественной речи критически заряженные слова бытового, сниженного стиля органично сливаются с общим строем речи, обретают в стилевом контексте оды внутренне скрытую критическую силу. У эскимосов есть такой охотничий прием: они сворачивают кусок пластинки китового уса в тугую спираль и вмораживают ее в шарик, пахнущий мясом; зверь проглатывает шарик, в желудке он тает, и спираль, распрямляясь, поражает животное. Это сравнение, конечно, не из области эстетики, но оно точно передает принцип художественного воздействия поэмы Пушкина - пружинную свернутость критических идей. "Вмороженные" внутрь одической структуры поэмы, они, "оттаяв" в сознании читателя, производят свою разрушительно-критическую работу.

Внутреннее противоречие, возникающее между одической, традиционно возвышенной формой и эстетически многообразным, многозначным содержанием, заключает в себе взрывной эффект художественного воздействия: воспринимая мысль поэта как восторженную, читатель неожиданно обнаруживал заключенный в ней критический пафос и смысл. Пушкин заставляет одическую речь служить одновременно средством возвеличения и изобличения. В этом и художественная виртуозность поэта, и его новаторство, и его умение применить традиционную литературную технику для решения новых идейно-поэтических задач.

Там, где раскрывается тема Евгения, язык из одически-пафосного становится преимущественно обыденно-повествовательным. Но совершенно обычные слова, соединяясь, образуют великую поэзию:

 Итак, домой пришед, Евгений 
 Стряхнул шинель, разделся, лег. 
 Но долго он заснуть не мог 
 В волненьи разных размышлений.

Однако, как только Пушкин переходит к описанию бунта Евгения, он начинает говорить о нем тем же высоким, пафосным языком, каким ранее говорил только о Петре. И, как точно подметил В. Я. Брюсов, Евгений здесь уже не просто "наш герой", который "живет в Коломне, где-то служит"; это соперник "грозного царя", о котором должно говорить тем же языком, как и о Петре"^*.

^* (Брюсов В. Я. Собр. соч. В 7-ми т. М., 1975, т. 7, с. 47.)

Маленький человек, которого не брал в расчеты в своих державных планах и деяниях царь, вдруг удостаивается его внимания, осознается и им, и окружающими, и самим повествователем как нечто значительное, как сила, даже равновеликая "державцу полумира".

Пушкин находит точную меру современного и архаического, обыденного, повествовательного и необыкновенного, возвышенного, поэтически-восторженного.

От одического языка, уходящего к традициям литературы XVIII в., до зачатков повествовательного языка будущей толстовской прозы - таково грандиозное речевое поле, таков стилистический диапазон пушкинского "Медного всадника".

Стиль - императивный приказ целого, повелевающий каждым элементом произведения. Поэтому для обнаружения стиля достаточно проанализировать в свете целого одну фразу, одну строфу или одну часть произведения. Этот анализ должен обнаружить принцип порождения данного стиля. И этот принцип будет неукоснительно действовать, проявлять себя и определять движение каждой части, строфы и строки.

Все в поэме двупланово, двулико: и Петербург, и наводнение, и Петр, и Евгений. Петербург прекрасен и ужасен, наводнение - злодейская и вольная стихия. Петр велик в государственных замыслах, но жесток в отношении к личности. Евгений жалок в своей бедности и велик в своей любви, принижен своим жизненным положением и возвышен своими мечтами о независимости и чести, жалок в своем безумии и высок в своей способности протестовать. И смерть Евгения жалка и высока: он, безумный, погибает на пустынном острове, но остров сей не прост, он или есть, или напоминает историческое место, где захоронены высокие безумцы - бунтари, декабристы.

Стиль - это единство, это представительство целостности в каждой клеточке текста. Целостность же поэмы - в показе двойственности всего. Все раздвоено, все двулико, все имеет два конца, две стороны, все оборачивается иным: злое - добрым, доброе - злым, высокое - низким, низкое - высоким, жалкое - возвышенным, возвышенное - жалким, безумное - разумным, разумное - бессмысленно жестоким и т. д. Сам стиль пушкинской поэмы несет в себе осознание диалектичности жизни, ее глубокой противоречивости, переходов одного в другое, родства и вражды противоположностей, вражды и родства схожестей.

Диалектические свойства пушкинского стиля в "Медном всаднике" имеют еще один аспект - аллегоричность (игра смыслом и значениями слов, выражений, образов). Текст, отражающий определенную ситуацию, одновременно накладывается на все три исторические эпохи, присутствующие в поэме: Петра I (создание Петербурга), Александра I (эпоха наводнения), Николая I (пушкинская современность). Эти наложения и создают углубленную метафоричность. На одном конце этой метафоры находится художественный мир, изображаемый поэтом, на другом - исторические лица, события, проблемы этих трех эпох, которые варьируются и с которыми сличаются образы и ситуации поэмы. Все это создает ту внутреннюю динамичность, универсальность текста "Медного всадника", при которой образы оказываются способными к наложению на новые исторические ситуации, положения, лица, что придает неизменную актуальность поэме, делает ее вечным спутником человечества.

Поэтическое повествование и одическое восхваление, критическое и восторженное, возвышающее и принижающее - эти противоположности органично сплавляются в стиле поэмы в художественно выразительное единство. При этом всякий раз в той или иной фразе, строфе или части поэмы доминирующим является одно из этих начал, но другое присутствует, и только через соотнесенность этой клеточки с целым художественным организмом возникает гармония всех этих начал.

Принципы стилеобразования имеют общий знаменатель, смысл которого в формуле: стиль поэмы диалектичен. "Медный всадник" - внутренне напряженная гармония, стягивающая в целостный художественный мир, построенный по законам красоты, глубочайшие противоречия и реальности, и творческой мысли автора.