Не только музыка

Мысль о том, что, чем больше в беседе о музыке всевозможных выходов за пределы музыки, тем глубже становится восприятие самой музыки, конечно, не нова. Сейчас я хочу лишь подчеркнуть особую ее важность, когда речь идет о беседах с молодыми слушателями. Для них музыка становится тем ближе и понятнее, чем больше связывается с другими сторонами их жизни, чем больше возникает различных ассоциаций, чувств, мыслей. Очень важно, в частности, чтобы в сознании ребят музыка не стояла особняком от других искусств, а как можно ярче обнаруживала свои глубокие внутренние (а не только лишь внешнесюжетные) связи с ними.

Вероятно, литературе и кино принадлежит здесь первое место, потому что через литературу и киноискусство легче осуществляется выход в конкретные явления реальной жизни, и это помогает осознать музыку как важную и ценную часть этой жизни.

Беседы, связывающие музыку с кинематографом, вызывают живой интерес у юных зрителей-слушателей. Об этом говорит, например, опыт работы "Клуба юных любителей искусства", организованного совместными усилиями детской музыкальной школы имени П. И. Чайковского и кинотеатра "Пионер" в городе Новочеркасске. Я глубоко убежден в том, что на пути "музыка - кино" мы могли бы достичь огромнейших результатов в деле массового музыкального, шире - художественного и еще шире - эстетического воспитания наших детей и молодежи. Увы, путь этот пока еще почти совершенно свободен!..

Беседы, связывающие музыку с литературой, напротив, явление самое обычное в любом лектории, в любой детской филармонии, словом, всюду, где есть люди, стремящиеся вовлечь детей в мир искусства.

Сейчас я хочу привести лишь один пример из практики первой в нашей стране Филармонии школьника, созданной в начале 60-х годов в Ереване и накопившей большой опыт работы со школьниками всех возрастов. Такие темы, как "Музыка и театр", "Музыка и кино", "Как дружат слово, музыка, краски" (это для учащихся младших классов), явление обычное в ереванской Филармонии школьника. И. А. Карагезян - создатель и бессменный руководитель филармонии - писала мне, что у них собралась "чудесная группа молодых лекторов, любящих свое дело, помощников-энтузиастов". Надо думать, что эта "чудесная группа" и обеспечила успех ереванского начинания. Ведь не секрет, что даже там, где есть в избытке первоклассные артистические силы, хороших лекторов (не говоря уже о "чудесных группах") всегда не хватает.

Теперь о примере, который я хотел привести. Это - программа "Писатели о музыке и музыкантах" из абонемента недавних лет для старших школьников:

1. Ромен Роллан - Портрет Бетховена, Бетховен - Увертюра "Эгмонт";

2. К. Паустовский - "Корзина с еловыми шишками", Григ - Сюита "Пер Гюнт";

3. А. Виноградов - из книги "Осуждение Паганини", Паганини - "Кампанелла";

4. Т. Ахумян - Воспоминания о Романосе Меликяне, Р. Меликян - "Роза". Детские песни;

5. М. Горький - из воспоминаний о Шаляпине (об исполнении "Блохи"), Мусоргский - "Блоха";

6. П. Севан - из книги "Несмолкающая колокольня", Комитас - песни;

7. М. Горький - из книги "По Советскому Союзу" (о танцах армян), Армянские народные танцы - "Танец сасунцев", "Танец девушек".

Великолепная программа! Первоклассные литераторы своими рассказами о первоклассной музыке, вероятно раскрылись перед слушателями с новой для них стороны и, несомненно, приблизили к ним музыку.

Своеобразие этой программы в том, что о музыке, прозвучавшей в тот день перед ребятами, им рассказывал не лектор, а его устами выдающиеся писатели. "Все исполнялось лучшими артистическими силами, - писала мне И. А. Карагезян. - Концерт шел "в темпе", каждый номер принимали горячо, ушли довольные, в листках отзывов было написано много хорошего". Пример, заслуживающий самого широкого подражания!

А вот прекрасный образец слияния музыки с литературой- уже не в устной беседе, а в книжке для детей. Автор этой книжки - Мария Львовна Гольденштейн, один из самых одаренных и опытных специалистов по музыкальному воспитанию. Уверен, что нет в Ленинграде, где она живет и трудится, ни одного школьника, которому имя ее не было бы знакомо. Впрочем, не только в Ленинграде. Как увлекательного лектора- рассказчика ее знают во многих городах, в разных республиках нашей страны. Ее очерк для детей среднего школьного возраста "О том, как В. И. Ленин любил музыку"^* - несомненно, лучшее, что на эту тему было написано для юных читателей, - разошелся в нескольких изданиях по всей стране.

^* (Гольденштейн М. О том, как В. И. Ленин любил музыку. Л., 1967.)

В серии "Рассказы о музыке для школьников" вышел ее увлекательный рассказ о том, как Аркадий Гайдар любил музыку, какое место занимала она в его творчестве^*. Уже эпиграфом к первой главе автор вводит читателя в атмосферу (а не только в тему!) своей книги:

^* (См.: Гольденштейн М. Аркадий Гайдар и музыка. М.,)

...Он дальние страны для нас открывал, 
 Военные тайны он нам доверял. 
 О горных вершинах он песню любил, 
 И нас эту песню он петь научил... 
 Н. Саконская. Памяти Гайдара

Чтобы читатель хоть приблизительно представил себе, как написана эта книга, я не в силах преодолеть в себе желание привести довольно значительный отрывок, которым она начинается, тем более, что издана была ничтожно малым тиражом и через день стала библиографической редкостью. Итак:

На моей книжной полке стоят четыре зеленых томика сочинений Гайдара. Часто я снимаю с полки какой-нибудь из них наугад. Ничего, что я знаю все наперед: как уснет спрятавшийся в сундук Гек, как Тимур, взломав замок сарая, домчит Женю на мотоцикле в Москву, а запутавшийся, обманутый Сережа-барабанщик победит страх и слабость, и все окончится хорошо. Знакомое горячее чувство охватывает меня с первых строк, и я уже не в силах оторваться от книги.

Снова я живу жизнью гайдаровских героев, волнуюсь их волнениями, печалюсь, радуюсь, возмущаюсь. Знаю, конечно, что этих людей придумал писатель, но для меня они - живые. С ними трудно расстаться. О них долго думаешь. И кажется, встретил бы и сразу узнал каждого - его речь, голос...

И еще одно заставляет меня снова и снова возвращаться к зеленым томикам. Читаешь книгу и вдруг начинаешь замечать, что за печатными строками звучит музыка. И вот вместе с героями Гайдара обступают тебя песни - мужественные, печальные, задорные, смешные...

В книгах Гайдара много поют: поют солдаты - "дружно, весело и грозно" ("Клятва Тимура"), Ольга и Георгий выступают в самодеятельном концерте ("Тимур и его команда"), пионеры в лагере спускаются к морю с песней о юном барабанщике ("Военная тайна"), малыш Гек - растеря и разиня, но зато умеет петь ("Чук и Гек").

Так и звенит в ушах задорный мальчишеский голос Жигана ("Р. В. С.") и голос отца Сережи - бывшего солдата ("Судьба барабанщика"). "Он пел хорошие песни, от которых земля казалась до грусти широкой".

Далеко от дома на полянке, заросшей цветами, маленькая Сзетлана ("Голубая чашка") распевает обо всем, что видела по дороге: о стороже, о Саньке, который лез за морковкой в огород, о Красной Армии и о том, из-за чего они с отцом в обиде ушли из дому, - о разбитой голубой чашке. Цветы слушали песню и кивали Светлане пышными головками. А отец угостил ее свежей водой, хлебом, яблоками и пряниками. "За хорошую песню ничего не жалко", - кричит он дочке.

"Не сам ли Гайдар выкрикнул эти веселые и добрые слова?" - задает вопрос М. Л. Гольденштейн. И чутко прослеживая звучание музыки в книгах Гайдара, она вместе со своими читателями проходит к выводу, что эти слова действительно могли принадлежать самому Гайдару.

Ссылаясь на свидетельства друзей писателя, М. Л. Гольденштейн рассказывает о том, что самым любимым его музыкальным произведением был "Жаворонок" Глинки,

"Солдат, боевой командир, - пишет она, - и вдруг нежная, как цветок, мелодия? Видно, именно в ней для Гайдара открывалось то прекрасное, благородное, что больше всего он ценил в жизни, в человеке".

Об этом Гайдар и повел речь в "Судьбе барабанщика". Сережа приметил, как дороги отцу солдатские песни: отец даже зимой распахивал окно, когда с улицы слышалась песня красноармейцев. Но когда мальчик попросил отца спеть солдатскую песню, тот запел "Жаворонка" Глинки. Сережа удивился: пусть это и замечательная песня, но вовсе она не солдатская. "Как не солдатская?" - возражает отец. И он рисует сыну фронтовую картину. Весеннее утро перед боем. Уже залегли солдатские цепи. А в ясном небе льется песня жаворонка. Лежит солдат, слушает и мечтает: может быть, и про него кто-нибудь вспомнит и вздохнет украдкой^*. Мальчику трудно согласиться с отцом: к чему в солдатской песне такая нежность! Марш -вот это подходит к солдату. А отец хочет убедить Сережу, что в душе солдата живет большая любовь к людям, к жизни, к ее красоте - ко всему, чем так богата прекрасная мелодия "Жаворонка"^**.

^* (Напомню, что в романе М. И. Глинки "Жаворонок" есть такие слова: "...Кто-то вспомнит про меня и вздохнет украдкой..."! (Дм. К.))

^** (Гольденштейн М. Аркадий Гайдар и музыка, с. 7-9.)

Нельзя не согласиться с Марией Львовной, когда она замечает, что в отце Сережи "угадывается сам Гайдар". И не случайными уже кажутся слова, взятые для эпиграфа ко второй главе из письма самого Гайдара: "Я сижу, обдумываю заранее сюжет, положения, события. Все еще пока туманно, но за этим туманом уже слышны и зовы, и крик, и неясная музыка"^*. И, дойдя до слов о том, что, "когда Аркадий Петрович сочинял "Коменданта снежной крепости", в его дневнике появилась запись: "Интересно, а что, если образ Нины - это русская широкая песня?" - мы ощущаем глубокую музыкальность творчества Гайдара, такую глубокую, что остается лишь удивляться, как это мы не замечали этого раньше...

^* (Там же, с. 19.)

Не случайно остановился я так подробно на книге М. Л. Гольденштейн, так много привел цитат из нее. В высшей степени мудро и тонко учит Мария Львовна юных читателей не только вчитываться в книги, но и вслушиваться в них, слышать звучащую в них музыку. Сегодня это книги Аркадия Гайдара, а завтра, может быть, "Война и мир" Льва Толстого или "Жан Кристоф" Ромена Роллана. Не услышать в этих книгах музыку - значит не прочитать их, а только проследить за внешним развитием их сюжета. А ведь музыка пронизывает великое множество произведений мировой литературы!

Книга "Аркадий Гайдар и музыка" обладает еще одним денным качеством: она написана таким живым, разговорным языком, что ее можно читать вслух, и это будет не чтение, а рассказывание. Как великолепно можно было бы сделать это по радио! Рассказывать главу за главой! И конечно, с музыкой.

Беседы, в которых музыка сочетается с другими искусствами, встречаются в практике нашей музыкально- просветительской работы редко, слишком редко (исключение, как я уже говорил, составляет лишь литература). И до чего же это обедняет результаты наших усилий!

Особенно "не везет" здесь, пожалуй, изобразительному искусству, хотя вряд ли можно сомневаться в том, что именно в сочетании (а не в раздельном существовании!) музыки, литературы и изобразительного искусства таятся огромные возможности развития художественной культуры учащихся. Именно этот традиционный школьный "триумвират искусств" естественно и органично способен расти и обогащаться за счет постепенного присоединения к нему таких синтетических искусств, как театр и кино.

Написал я слова "триумвират искусств" и мысленно сразу же перенесся в Киев, в Детскую художественную студию Дома пионеров Ленинского района. Удивительная это студия. Много лет возглавляет ее талантливый художник и мудрый педагог-воспитатель Н. И. Осташинский. Не раз бывал я в этой студии и каждый раз уходил глубоко взволнованный, словно побывал в нашем завтрашнем дне.

Не только все виды изобразительного искусства изучаются и осваиваются в студии ребятами от дошкольного до старшего школьного возраста. Одновременно здесь зарождается и растет интерес студийцев и их любовь к литературе, поэзии и, быть может, особенно к музыке.

Стихи (и прозу тоже) пишут и маленькие, и большие. Лет десять тому назад в радиопередаче о юных поэтах я читал стихи тогда еще четырнадцатилетней девочки, воспитанницы Киевской студии Инны Муллер. Она не только писала стихи, но и лепила. Больше всего любила оранжевый пластилин: "В нем больше солнца", ? говорила она. А вот те ее давние стихи, чудесным образом передающие общую атмосферу студии Осташинского:

"Не отшатывайтесь в испуге - 
 Я сказала вполне серьезно. 
 У меня предлинные руки, 
 И достать ими солнце можно. 
 Надо только на гору подняться, 
 Посильнее вытянуть руки, 
 Ухватиться крепко за солнце 
 И снести это солнце людям. 
 Хоть подъем на вершину труден, 
 Я должна снести солнце людям".

Музыка звучит в студии постоянно. У ребят есть неписаный закон: художники и скульпторы не должны "иллюстрировать" услышанное в музыке и тем более (если музыка вокальная) в стихах. Они должны передать средствами изобразительного искусства свои мысли, свои чувства, свои ассоциации, возникшие в их сознании под влиянием услышанной музыки.

Дорогой частью моей домашней коллекции детских работ стали рисунки киевских студийцев, сделанные ими после того, как они услышали в концертном зале филармонии мой "Реквием" на стихи Р. Рождественского, посвященный "тем, кто погиб в борьбе с фашизмом".

Этих рисунков много. Постараюсь дать представление хотя бы о нескольких.

...На первом плане девушки в белом - хрупкие, как тростинки, с трудом держатся на ногах под порывами несущегося откуда-то слева ветра. На втором плане сомкнутым строем навстречу ветру идут солдаты. А над ними, словно вмещая в себя всех их - и уходящих в бой солдат и остающихся одиноких девушек, - скорбное, но мужественное лицо матери... Это и "Поступь дивизии" и образ невесты из "Черного камня", и "Сердце матери", а в общем-то свое, собственным творческим воображением созданное...

...Сквозь распахнутое окно виден ночной город. Перед окном две фигуры: женщина со сложенными на груди руками, сосредоточенно смотрящая в бесконечную Даль, и мужчина, положивший на руки голову, с лицом, говорящим о тяжелых мыслях. И между обеими фигурами на проигрывателе пластинка. Они слушают "Реквием". Как непрост ход мысли юной художницы: через восприятие двух незнакомых нам людей она заставляет нас думать о том, о чем рассказывает слышимая сейчас только этими двоими музыка и поэзия...

...Обелиск с ярко-оранжевым Вечным огнем. Вокруг молчаливые люди, а, позади, спиной к этой, увы, ставшей уже привычной картине держащаяся за материнскую руку маленькая девочка устремила свой взор на такое же оранжевое, как и огонь, огромное солнце... Это самый младший из тех, кто создавал серию рисунков о "Реквиеме". Ему девять лет. И у меня нет сомнений, что после знакомства со сложным произведением наибольшее впечатление осталось у него от детского хора "Это песня о солнечном свете, это песня о солнце в груди...".

Так воспитываются сотни детей в Киевской студии. Дети с тонкой душой и развитым интеллектом, дети, для которых одинаково важен труд и над картиной, и над отделкой нового помещения студии, и над ежедневной его уборкой...

А теперь хочу хоть вкратце рассказать о десятилетнем опыте клуба московских старшеклассников "Музыка- живопись - жизнь", организованного Союзом композиторов СССР и Государственной Третьяковской галереей. Хочу сразу же оговориться, что, хотя в названии клуба обозначены лишь два искусства, почти ни одна беседа не обошлась без литературы, особенно без поэзии, а живопись часто "прихватывала" скульптуру, а иногда и архитектуру.

"Собрания" клуба происходят ежемесячно в каком- либо зале Третьяковской галереи в соответствии с задуманной темой (роль "кочует" по всей галерее!).

В зале, где размещены работы русских художников конца XVIII и начала XIX века, среди которых неотразимо приковывает внимание зрителей портрет Пушкина работы Кипренского, звучала музыка Глинки, его младших современников и предшественников и, конечно, поэзия Пушкина, Баратынского... В зале, где собраны картины Врубеля, Кустодиева, Малявина и других художников рубежа XIX-XX века, звучал Скрябин и Стравинский. Перед пейзажами Левитана звучала музыка Чайковского и Рахманинова. В зале советской живописи шла беседа на тему "Искусство и революция",

Нам хотелось научить наших юных слушателей и зрителей "видеть музыку" и "слышать живопись". Хотелось, чтобы, всматриваясь в поразительный портрет Ермоловой, написанный Валентином Серовым, они почувствовали силу трагедийного дара великой актрисы; чтобы, глядя на портрет Пушкина кисти Кипренского, они услышали, как об этом писал Константин Паустовский, "давно знакомый голос поэта, обращенный к нам, его далеким потомкам"; чтобы они не только увидели поэтичнейший "Вечерний звон" Левитана, но и услышали его. Нам хотелось, чтобы в звучании "Петрушки" Стравинского они уловили родство этой поражающе красочной музыки со столь же поражающе красочными полотнами Кустодиева и Малявина. Хотелось, чтобы, всматриваясь в знаменитую "Гадалку" Врубеля, они сумели бы поставить в один ряд изнутри растревоженную живописную манеру художника со всей изнутри растревоженной русской жизнью кануна первой революции, чтобы эту растревоженность они услышали в музыке Скрябина и Рахманинова.

Такие цели ставили мы перед нашим клубом. И, судя по интересу, с каким слушатели-зрители относятся ко всем собраниям клуба, они видят в них много интересного, увлекательного и уж, во всяком случае, находят нечто новое и необычное, чего никогда не давала им школа.

Однако с каждым годом жизни клуба я все больше и больше укреплялся в мысли, что существенно снижает значение его деятельности то обстоятельство, что все беседы проводятся двумя специалистами: музыкантом и художником. Это в каком-то смысле легче и, возможно, более профессионально-квалифицированно (конечно, о живописи художник скажет лучше музыканта, равно как о музыке более точно расскажет музыкант). Однако в таком "разделении труда" есть, если можно так выразиться, "запрограммированная" разъединенность обоих искусств. Это я очень ясно ощутил на первом же "собрании", которое положило начало жизни нашего клуба: первую половину беседы, включавшую не только "официальную церемонию" открытия клуба, но и разговор о наших главных задачах, о связи разных искусств друг с другом и с жизнью, вел я. Вторую часть вел художник. Не берусь судить, чьи позиции были "ближе к истине", ибо никаких унифицированных позиций здесь быть не может. Но то, что мы пошли разными путями и потому неясной стала конечная цель беседы, - это не вызывало у меня никаких сомнений.

Конечно, тут нужно внести поправку и на необычную сложность задачи и на отсутствие опыта. Во всяком случае в следующих беседах, которые мне приходилось воспринимать в роли слушателя, стали появляться несомненные успехи и удачи. Но сам я только присматривался и прислушивался, пока, наконец, не попытался провести беседы один, без помощи художника (точнее, без его участия, так как обойтись без помощи профессионала-художника я не рискнул, и мне щедро оказали ее старые добрые мои друзья Кукрыниксы).

Не сомневаюсь в том, что "живописную" часть беседы художник провел бы лучше, более квалифицированно, но убежден я и в другом: никогда не удалось бы вызвать в сознании слушателей-зрителей ощущение внутренней близости двух "Александров Невских", если бы о Прокофьеве говорил я, а о Корине - какой- либо художник. И уж наверняка не удалось бы выдвинуть идею о "симфонизме" архитектурно-скульптурного сооружения Б. Иофана - В. Мухиной (советский павильон со скульптурой "Рабочий и колхозница" на Всемирной выставке в Париже). Не удалось бы и многое другое, что, независимо от того, насколько это окажется убедительным, может возникнуть лишь в мыслях и чувствах одного человека, будь то слушающий музыку художник или всматривающийся в живопись и скульптуру музыкант.

Не скрою, мне было не так-то уж просто подготовиться к этой беседе. Советы друзей-художников, конечно, очень помогли мне, но и самому пришлось серьезно подумать и поработать. Я не жалею - эта работа очень много дала мне самому и очень помогла в последующих беседах (а позже и в школьных уроках), даже когда изобразительное искусство темой беседы не предусматривалось.

К тому же, мне думается, что ведение беседы двумя специалистами с воспитательно-педагогической точки зрения уязвимо и дает поэтому гораздо меньший эффект.

В системе профессионального образования было бы просто нелепо ставить этот вопрос. Но когда речь идет об общем эстетическом образовании, не лучше ли будет, если лектор своим личным примером покажет, что человек способен разбираться не только в одном искусстве, которое является его профессией, но и в других искусствах также. Иначе ведь нетрудно и такой вывод сделать, будто только профессионал и способен разобраться в искусстве. И не возникает ли в глубине души у наших слушателей мысль, что в каждом из них мы хотим увидеть то, что сами можем продемонстрировать лишь совместными усилиями?!

Я не вижу ничего дурного в том, что музыкант, проводящий беседу о музыке и живописи, будет опираться более всего на музыку и через музыку пойдет к живописи. Или если поэт в разговоре о поэзии и музыке будет исходить прежде всего из поэзии и через нее проложит путь к музыке. Но мне трудно представить себе, как юный слушатель-зритель сможет осознать и почувствовать внутренние связи, к примеру, между Пророковым и Шостаковичем, Сарьяном и Хачатуряном, как поймет он единство Чюрлёниса-композитора и Чюрлёниса-художника или как уяснит, что сближает, а что разъединяет Стравинского и Пикассо, если каждую из этих тем "поделить" между двумя специалистами - музыкантом и художником. И неужели придется втроем (!) вести беседу, если захотим, например, сопоставить трех "Александров Невских" - Эйзенштейна, Прокофьева и Корина или три "Войны и мира" - Толстого, Прокофьева и Бондарчука?!

Ведь есть уже опыты такого рода, возможно не во всем безупречные, но во всяком случае интересные уже по своему замыслу. Очень своеобразно, значительно расширяя привычный тип бесед об искусстве, проводит свои беседы М. Кончаловский. Уже темы этих бесед вызывают несомненный интерес: "Французский импрессионизм в живописи, поэзии и музыке"; "Скрябин - Блок - Врубель"; "Гоген Бодлер - Равель"; "Микеланджело - Бах". Возможно, подобные беседы проводятся где-нибудь еще, но мы просто о них не знаем. Одно предположение, однако, можно высказать без особого риска ошибиться: они слишком редко обращены к детям.

Я уверен, что беседы, которые в той или иной форме будут выявлять связи между разными искусствами, постепенно начнут занимать все большее место среди всех типов бесед с детьми об искусстве.

Но несомненно и то, что, повышая уровень требований к художественной культуре нашей молодежи, мы прежде всего (или, во всяком случае, одновременно) должны предъявить эти требования к себе!..

Из книги "Как рассказывать детям о музыке?" (М., 1977).