Разрушающее и созидающее в смехе

Комедийный смех богат взрывчатым критическим содержанием. Но в критической направленности смеха нет зряшного, мефистофельского отрицания. Истинное остроумие человечно. Комедийный смех не есть всеобщее, слепо-беспощадное отрицание, разрушение. Основание остроумия - не философия вселенского нигилизма, а высокие эстетические идеалы, во имя утверждения которых и ведется критика. Поэтому смех - критическая сила, столь же отрицающая, сколь и утверждающая.

Смех стремится разрушить существующий несправедливый мир и создать новый, принципиально отличный от него. Он революционен по духу, так как предполагает не только сокрушение, но и творческое созидание^*.

^* (Жизнеутверждающий, жизнетворящий, радостный, веселый аспект комического во всей его исторической, мировоззренческой и эстетической значимости убедительно раскрыт в книге М. М. Бахтина "Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса" (М., 1965).)

Творческая, жизнетворящая сила смеха подмечена людьми очень давно. В древнейшем искусстве существовали смеховые культы, ритуальный смех, бранно-пародийные образы божеств. Ритуальный смех первобытной общины включал в себя и отрицающие и жизнеутверждающие начала, он был устремлен и к осуждению, казни, убиению несовершенного мира, и к его возрождению на новой основе. В древнеегипетском папирусе, хранящемся в Лейдене, божественному смеху отводится роль творения мира: "Когда бог смеялся, родились семь богов, управляющих миром... Он разразился смехом во второй раз - появились воды..." Для древних греков смех был тоже жизнетворцем, созидателем. Его утверждающая, радостная, веселая народная стихия изначальна для истории комического, которое восходит к культу Диониса.

Какие же свойства комического обнажаются у его истоков? Во время празднества в честь Диониса обычные представления о благопристойности временно теряли силу. Устанавливалась атмосфера полной раскованности, отвлечения от привычных норм. Возникал условный мир безудержного веселья, насмешки, откровенного слова и действия. Это было чествование созидательных сил природы, торжество плотского начала в человеке, получавшее комическое воплощение. Смех здесь способствовал "основной цели обряда - обеспечению победы производительных сил жизни: в смехе и сквернословии видели жизнетворящую силу"^*.

^* (Тронский И. М. Истории античной литературы. Л., 1957, с. 156.)

В римских сатурналиях также буйствовали жизненные силы, прорываясь сквозь оковы официальной идеологии. Народ хотя бы на время возвращался к легендарному "золотому веку" - царству безудержного веселья. Народный смех, утверждающий радость бытия, оттеняя официальное мировосприятие, звучал в Риме в ритуалах, сочетавших одновременно и прославление и осмеяние победителя, оплакивание, возвеличение и осмеяние покойника.

В средние века народный смех, противостоящий строгой идеологии церкви, звучал на карнавалах, в комедийных действиях и процессиях, на праздниках "дураков", "ослов", в пародийных произведениях, в стихии фривольно-площадной речи, в остротах и выходках шутов и "дураков", в быту, на пирушках, с их "бобовыми" королями и королевами.

Комедийно-праздничная, внеофициальная жизнь общества - карнавал несет и выражает народную смеховую культуру, воплощающую в себе идею вселенского обновления. В этом радостном жизнеутверждении и обновлении - один из важнейших принципов эстетики комического. Смех не только казнит несовершенство мира, но и, омыв мир свежей эмоциональной волной радости, преображает и обновляет его. В карнавальном средневековом празднестве особенности смеха как отрицающей и одновременно утверждающей силы обнажаются и предстают в своем полном и подлинном виде.

Почти четверть жизни (в общей сложности до трех месяцев в году) люди средневековой Европы отдавали карнавалу. Народное празднично-смеховое мировосприятие существенным образом восполняло удручающую серьезность и односторонность официальной религиозно-государственной идеологии.

М. М. Бахтин дал выразительную характеристику карнавала: "...карнавал по знает разделения на исполнителей и зрителей... Карнавал не созерцают,- в нем живут, и живут все, потому что по идее своей он всенароден. Пока карнавал совершается, ни для кого нет другой жизни, кроме карнавальной. От него некуда уйти, ибо карнавал не знает пространственных границ. Во время карнавала можно жить только по его законам, то есть по законам карнавальной свободы. Карнавал носит вселенский характер, это особое состояние всего мира, его возрождение и обновление, которому все причастны"^*.

^* (Бахтин М. М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса, с. 10.)

Шут - герой карнавала, его высший и полномочный представитель. Шуты были комическими актерами-импровизаторами, для которых сцена - весь мир, а комедийное действие - сама жизнь. Они жили, не выходя из комедийного образа, их роль и их личность совпадали. Они - искусство, ставшее жизнью, и жизнь, поднятая до искусства; шут - амфибия, свободно существующая сразу в двух средах: реальной и идеальной (художественной).

Стихия народно-праздничного, "карнавального" смеха не только бушевала на городской площади, но и врывалась в литературу, где особенно звучала в таком жанре, как пародия. Основные идеи и сюжеты официально-церковной идеологии, а также важнейшие литературные произведения той эпохи имеют свои комедийные подобия ("Литургия пьяниц", пародии на "Отче наш", пародийные варианты "Песни о Роланде" и др.).

Человек есть мера всех вещей. Его физическая природа, принимаемая без всякого ханжества, его естественное состояние и потребности - вот мера всех ценностей. И эта полная физической и духовной силы, брызжущая умом и чувственностью природа раскрепощается в веселом и озорном, фривольном и грубоватом, дерзком и жизнерадостном карнавальном смехе.

Анализируя особенности карнавального смеха, М. М. Бахтин отмечает, что прежде всего это всенародный, праздничный смех. Кроме того, он универсален, то есть направлен на все и на всех (в том числе и на самих смеющихся): весь мир предстает в своем смеховом аспекте, в своей веселой относительности. Это смех одновременно веселый, ликующий и насмешливый, высмеивающий; он и отрицает и утверждает, казнит и воскрешает, хоронит и возрождает. И в том, что "народ не исключает себя из становящегося целого мира... одно из, существенных отличий народно-праздничного смеха от чисто сатирического смеха нового времени. Чистый сатирик, знающий только отрицающий смех, ставит себя вне осмеиваемого явления, противопоставляет себя ему,- этим разрушается целостность смехового аспекта мира, смешное (отрицательное) становится частным явлением"^*.

^* (Там же, с. 15-10.)

Думается, что подмеченные в этих глубоких наблюдениях взаимоотношения еще более гибки и сложны. Всякий комедийный смех (будь то народно-праздничный или сатирический) тяготеет к коллективности, и всенародность карнавального смеха лишь высшее и наиболее полное проявление общих принципов эстетики комического. В разных формах комического по-разному соотносятся отрицание и утверждение. Даже в резко критикующей мир сатире отрицание основывается на положительной, жизнеутверждающей программе - идеалах. В карнавальном смехе в нерасчлененном виде, слитно существуют и утверждение и отрицание, и юмористическое и сатирическое начала, которые постепенно вычленяются в самостоятельные типы комизма.